Новая музыка Dequine — о первом альбоме, политике и казахстанских исполнителях

Данеля Садыкова не боится ничего. Двадцатилетняя певица из Алматы (она пишет музыку как Dequine) украдкой записывала тексты для своего первого альбома за углом школы — казахско-турецкого лицея со строжайшими правилами — в запрещенный там телефон, рискуя быть наказанной.

«Меня отчитывали за фотографии с косметикой, короткой юбкой или даже за видео, где я пою, — рассказывает Садыкова The Village. — Да, к моменту окончания школы мои одноклассницы получили 125 баллов на ЕНТ. Зато я выпустили свой первый EP, который набрал миллион прослушиваний».

Она не боялась выпустить песню по следам двухмесячных протестов накануне выборов в Казахстане (по иронии, ее первым хитом, вышедшим за пределы родной страны, стала песня со словами: «Преклоняюсь на колени, обращаюсь к небесам — сохрани моего президента ближе к облакам»). Не боялась рассказать о домогательствах к ней. Испугалась только один раз — когда выходила на сцену на своем первом концерте в «16 тонн».

«Я тогда сомневалась: „Какой, блин, концерт в Москве. Меня же слушают только казахи“. Готовилась я к худшему — думала, будет человек 20, и никто не будет знать мою музыку. Я выхожу на сцену с бокалом шампанского и вижу забитый зал».

Осталось не испугаться в последний раз и переехать в Москву. С этим проблем не возникло.

Теперь она выпускает свой первый альбом «Labum» сразу на лейбле Warner (но анонсируя его мемами — вы такое часто видели?) и, видимо, готовится к прорыву. Наши коллеги из России поговорили с Данелей Садыковой о новом альбоме, домашнем насилии и знакомстве с Хаски.

«Яндекс.Музыка»

«Нас приучали к достаточно патриархальному видению мира»

В 13 лет я переехала от своей семьи в Алматы и поступила в казахско-турецкий лицей, где учились только девочки. Это очень закрытая экосистема, где нас приучали не только получать хорошие оценки, но и воспитывали — например, запрещали общаться с мальчиками. Очень не поощрялось какое-либо нестандартное поведение. Любые сторонние дела и вовсе наказывались. Нас приучали к достаточно патриархальному видению мира. Девочки обязаны быть кроткими, тихими и не должны сильно выделяться.

У меня не было возможности заниматься музыкой, ходить на вокал — большую часть времени я находилась в лицее. Даже в свободное время администрация школы не отпускала меня на уроки вокала, так что на это время мне пришлось попрощаться с музыкой.

Началось все только в старшей школе. С понедельника по субботу у меня вообще меня не было телефона — они были запрещены. В воскресенье нам разрешали поехать домой, и первое, что я там делала, — записывала каверы и выкладывала их в инстаграм. Это было огромной отдушиной. Сейчас я понимаю, что рамки, в которые меня пытались загнать, лишь помогали моему творчеству — это лишь усиливало мое стремление. Всю душу и силы я вкладывала в один единственный день, это помогало отойти от будничности.

В 11-м классе, когда все готовились к экзаменам, мне пришла идея написать мини-альбом. Помню, как на переменах я пряталась в углу школы с телефоном (иначе бы телефон забрали) и втихую писала тексты для своих будущих песен.

Бывало, меня вызывали к директору. Отчитывали за фотографии с косметикой, короткой юбкой или даже за видео, где я пою. К моменту окончания школы мои одноклассницы получили 125 баллов на ЕНТ. Зато я выпустили свой первый EP из пяти песен, который потом набрал миллион прослушиваний.

В школе я проводила очень много времени наедине с собой. Это было моим выбором, нежели необратимостью — какое бы слово подобрать? Я была тем самым ребенком, который на обеде сидит отдельно.

Когда я выпустилась, все не так уж сильно изменилось. Вокруг меня была какая-то музыкальная тусовка, в ней существовали разные мнения насчет моей музыки. Но я никогда не чувствовала близкой причастности к этой тусовке. Мне всегда казалось, что я только начала. Что делаю все в некоем отшельничестве. Так что музыкальная среда в Алматы не особо на меня повлияла.

Москва меня сильно подстегивала, но важно понимать, что я приехала с Алматы. Попробую объяснить: казахи там живут примерно как итальянцы. Все делают не спеша, например, ездят домой поспать посреди дня. В Москве абсолютно другой ритм. Темп насколько сильный, будто люди кушают, видятся с людьми, занимаются сексом — бегая. Мне было странно, но меня это сильно затянуло. Когда я говорила себе: «Данеля, сегодня у тебя выходной, отдохни», я чувствовала тревогу и стыд за то, что ничего не делаю. Боялась, что окажусь на помойке, если буду сидеть дома без дела. Так что это очень сильно давит.

И еще мне, конечно, не хватало солнца. Я привыкла, что оно всегда помогает мне проснуться и дать понять, что пора чем-то заняться. Я не могла поверить, что в Москве оно выходило в семь утра, но примерно к одиннадцати покрывалось облаками. И это было максимально сложно. А еще меня удивило полное отсутствие выбора раменов в супермаркетах. Для меня это было так странно: в Алматы всегда была куча разных раменов, и мне казалось, что так во всем мире. А тут я приехала в Москву и обнаружила, что здесь почти ничего нет, кроме «Ролтона» и «Доширака».

Сейчас я нахожусь в Алматы — когда объявили о коронавирусе, я приняла решение быть рядом со своей семьей. В сложные моменты близкие люди должны быть рядом друг с другом. Но когда откроют границы, я вернусь в Москву и продолжу работу.

«Когда я переехала, впервые поняла, что значит здоровая любовь к родине»

С самого детства учителя впихивали в меня странное перекошенное понимание родины, ругали за то, что говорю на русском языке. Поэтому у меня сформировалось очень боязливое отношение к патриотизму, я сильно от этого отстранялась. Но когда я переехала в Москву, я впервые поняла, что значит здоровая любовь к родине. Ужасно заскучала по людям и вещам, которые меня раздражали в свое время: по диалекту, по звуку казахского языка, музыке, которая играет в такси. Так что мне захотелось чуть больше углубиться в изучение идентичности, места и корней.

Я понимаю, что в глазах соотечественников я не выгляжу как самая примерная казашка. Но мне и не нужно быть такой и доказывать всем, что родина в моем сердце, если я знаю, что я чувствую по отношению к ней. При этом мне также захотелось делиться колоритом, показывать больше Казахстана в клипах и азиатских лиц. Ведь для меня это привычно, это меня окружает. А по приезде в Москву на меня все смотрели как на диковинку. Я поняла, что вещи, которые меня окружали в детстве, могут быть интересными для людей другой культуры. Я поняла, что в этом есть изюминка.

«Я старалась запретить себе выводить боль в творчестве»

Мое творчество никогда не рождается в зоне комфорта. «Пьяную вишню» я писала в тот момент, когда встречалась с человеком, который был на десять лет меня старше. Он был советником Рамзана Кадырова. Было жестко.

Второй альбом я тоже написала после сильнейшего расставания с очень дорогим мне человеком. Но и помимо него была череда событий, которые ввели меня в депрессию. Тогда я отказалась от участия в шоу «Песни», начинала потихоньку переезжать в Москву. Мне было максимально некомфортно и непривычно. Я старалась запретить себе выводить боль в творчестве — думала, что это читеринг. Но когда я стояла на балконе и думала… не знаю, стоит ли об этом говорить… думала просто выйти в окно — я поняла, что лучше все-таки справляться с болью посредством песен, чем другими вариантами. Так начался процесс сборки.

В тот момент написание альбома превратилось в некий двигатель — помогло найти силы просыпаться с утра. До этого момента я просто лежала в кровати и ничего не понимала. Это был сложный момент, но мне удалось направить разрушительную энергию в музыку. Так что, конечно, это сыграло и терапевтическую роль для моего личного восстановления. Из-за этого все песни на альбоме получились очень эмоциональными и чувственными. Хотя не все они касаются любви и отношений. Я в целом находилась в очень чутком, чувствительном состоянии, так что писала обо всем, что меня тревожит.

Когда мне плохо, я стараюсь писать о чем-то хорошем. Представляю, как все могло случиться по-другому. И пока я пишу песню, я чувствую, как оно происходит, и перемещаюсь в этот мир. Конечно, приятно, что есть люди, в которых отзывается мой рассказ.

В своей музыке я не беру ответственность ставить себя в позицию просветителя, в первую очередь я пишу песни для себя. Она помогает найти мне свои новые грани — вот почему песни такие разные. Вот почему есть суперпопсовая песня «Убью» и, наоборот, политическая «Фемида». Музыка — это инструмент для принятия и поиска себя. Как-то меня пытались пристыдить за песню «Убью» — мол, все слишком легко и понятно. Я говорю: «Для меня это и есть что-то новое. Для меня это так же важно, как и остальные песни. И то, что одна песня написана в одном стиле, не закрывает меня в определенные рамки».

Тогда я впервые заинтересовалась темами родины и самоидентификации — разумеется, это произошло после двухмесячного пребывания в Москве. Песню «Фемида» я написала после двухмесячных митингов в Казахстане, ужасных, несправедливых событий. Поэтому, как мне кажется, альбом получился весьма разношерстным. Там можно найти кучу разных моментов.

Альбом разделен на четыре части — четыре эмоции. Там даже есть специальные интерлюдии, чтобы это немного структурировать. Общее настроение альбома описать сложно, мне нравится писать собственную музыку, но вот описывать ее довольно трудно.

Больше всего я горжусь песней «Родной звук» — думаю, во второй раз такое родиться не может. Это песня о прощении, о любви, о принятии — о том, чего мне больше всего не хватало на момент написания. Но я смогла создать для себя отдельный мир в песне, чтобы побыть там внутри и успокоить себя. Кажется, песня «Родной звук» понравилась даже самым черствым людям. Больше всего мне запомнился момент, когда я была на студии с ребятами. Все были в очень бурном настроении — подвыпили, шумели. И вот мы едем со студии, кто-то предложил поставить «Родной звук» — и в секунду все затихли. Ко второму куплету все мирно запели, шум-гам исчез. Никогда бы не подумала, что ребятам может понравиться эта песня, обычно они слушают рэп. Это было важное и приятное открытие.

«Не нравится, что в музыкальных пабликах всегда используют имена чужих людей, чтобы описать музыку какого-либо артиста»

Люди часто сравнивают песни с другими. «Вот это звучит как FKA Twigs, это — как Эрика Буду, а третье — как Полина Гагарина». Мне не нравится такой подход, потому что он очень кликбейтный. Не нравится, что в музыкальных пабликах всегда используют имена чужих людей, чтобы описать музыку какого-либо артиста, на которого он похож. Музыка существует уже огромное количество времени. Я считаю, что сейчас перемешались не только жанры, но и само творчество уже не только про то, чтобы рождать идеи с нуля. Но также творчество есть и в переработке того, что ты услышал за всю свою жизнь. Каждый творец впитывает в себя услышанное, но затем смешивает все и выдает что-то свое — это нормально. В этом есть огромное количество творчества.

Но я считаю, что использовать все эти лейблы при описании другой музыки, например, моей — просто не тактично, не совсем правильно.

«Скриптонит и „Масло черного тмина“ — очень яркие и экспрессивные музыканты, но, помимо них, есть и другие»

Для многих сейчас Казахстан ассоциируется только со Скриптонитом и «Маслом черного тмина», но это лишь верхушка айсберга. Мурат Насыров, Батырхан Шукенов — мне кажется, в Казахстане и до этого появлялось много артистов, которых слушали и в России. Конечно, Скриптонит и «Масло черного тмина» — очень яркие и экспрессивные музыканты, но, помимо них, есть и другие.

Конечно, я очень уважаю и Скриптонита. Он безумно повлиял на то, как звучит хип-хоп в СНГ. Он одним из первых заставил большое количество людей отсылаться не к какой-то абстрактной жизни в Америке, о которой читают рэп (ведь долгое время мы потребляли именно такую музыку). А наконец-то написал музыку о том, чем живет огромное количество людей. У которых родители погрязли в кредитах. У которых «братья и сучки» — типичные слова. Для всех них он построил дома, дал им ощущение услышанности. Ну и конечно, он невероятно крут как в техническом плане, так и в качестве текстовика. Меня восхищает, как он рассказывает истории.

Интересно, что ты можешь написать дюжины действительно крутых песен и единственное, к чему люди могут прикопаться, — это к тому, что он назвал свою девушку «сукой». В конце концов, это его личное дело. Если я называю своего мужика оболтусом, это также не означает, что я мужененавистница.

«Даже если ты как на картах показал все доказательства о домогательствах, тебе все равно говорят — ты врешь. Это очень больно»

Для меня крайне удивительно, что сейчас, в XXI веке, мы до сих пор ведем разговор, нужен ли феминизм. Это то же самое, что спросить, нужно ли нам равенство. Феминизм ведь говорит о том, что мужчина и женщина должны быть равны в своих правах и должны быть одинаково защищены — как экономически, так и со стороны закона. Равенство — это данность. И я не понимаю, как в цивилизованном обществе люди до сих пор могут говорить, что феминизм — это какая-то херня.

Какое-то время назад я сама подвергалась домогательствам со стороны коллег по цеху, и мне не страшно об этом говорить. Конечно, в тот момент я хапнула очень-очень много дерьма. Но нужно уважать личные границы друг друга. Если я отношусь к мужчине по-человечески, не важно, торчок он или нет, я жду такого же отношения взамен. Люди должны перестать вести себя как животные, должны понять, что так просто не делается. Такие поступки нельзя объяснять словами «это шутка» или «я был на кураже». Многие девушки находится в огромном страхе. Кто-то говорит, «феминитивы нам режут слух». Извините, а мы боимся по вечерам возвращаться домой — нас могут убить нахер.