Книга неделиКак защищается наша психика

— Ты свинья! Отребье! Позор семьи! — страшно кричала однажды мама, обращаясь ко мне.

Этот ужасный момент стал одним из редких примеров того, как взорвалась моя мать после долгих лет подавления эмоций. Все произошло после свадьбы сестры. Я была подружкой невесты, и мне разрешили пригласить на церемонию трех своих лучших друзей по колледжу. Одной из них была моя тайная девушка по имени Кэти.

Никто не знал, что мы встречаемся, даже наши друзья. Мы не стыдились этого, просто это были мои первые однополые отношения, и я не чувствовала необходимости заявлять об этом всему миру, тем более семье, в которой не принято было говорить о чем-то серьезном. В день свадьбы мы с друзьями начали пить с самого утра. Я помню, как всхлипывала, наблюдая за танцем отца и дочери, что наверняка казалось странным моим приятелям и родственникам, потому что меня вообще не волновали свадебные традиции. Но в глубине души я ощущала сосущее чувство потери, потому что знала, что мне не светит такой ритуал; я ведь не планировала традиционную свадьбу! Вечер пошел насмарку, и чем грустнее я становилась, тем больше замыкалась в себе.

Кэти тоже была пьяна, и ее расстраивала моя отстраненность. Каждый раз, когда она звала меня потанцевать, я отмахивалась. Потом она попыталась поцеловать меня, и я сделала лицо, говорящее: «Прекрати это немедленно». Она разозлилась и убежала. За этим последовали разборки, и всем в зале стало очевидно, что между нами не просто дружба.

Я настолько пребывала в отрицании, что поверила, будто нам все сошло с рук. Никто не упомянул Кэти ни в тот вечер, ни на следующий день. Только через месяц или около того, когда я уже вернулась в Корнеллский университет, мама оказалась у меня на пороге без всяких предупреждений. Они вместе с отцом приехали на машине из Филадельфии, и как только я открыла дверь, она влетела в нее и бросила в меня те самые болезненные слова. Она продолжала кричать, пока я пыталась выгнать ее из квартиры. Вопли стояли такие, что вышел сосед, чтобы узнать, не нужна ли мне помощь. Я вывела ее из квартиры и вернула в машину вместе с отцом, который сидел с опущенной головой, не говоря ни слова. Эта ситуация застигла меня врасплох, поскольку моя мама редко — если такое вообще случалось — проявляла эмоции в таком ключе, и этот взрыв оказался дестабилизирующим для всех нас.

Когда через несколько месяцев я вернулась в дом своего детства на летние каникулы, мама вела себя так, словно меня не существовало, словно она могла бы пройти прямо сквозь меня, потому что я была невидимкой, призраком. Если мы встречались в коридоре, она проходила мимо с поднятой головой и смотрела куда-то в сторону. Отец вторил поведению матери, хотя разговаривал со мной. Это была полноценная детская травма. Я чувствовала себя такой недостойной, такой нелюбимой. Я не существовала. Ощущалось чуть ли не облегчение от того, что мои страхи обрели физическое проявление. Я готовилась к этому всю свою жизнь. Это был мой «космический корабль» в действии.

Это эмоциональное отчуждение продолжалось несколько недель, пока в один прекрасный день мама не начала снова разговаривать со мной. Она вела себя так, как словно между нами ничего и не произошло. Мы больше никогда не говорили о моей сексуальной ориентации, и она совершенно спокойно приняла всех моих будущих девушек, как будто иного никогда и не было. На самом деле мы никогда больше не обсуждали ту ситуацию. После долгих лет подавления ее тело выплеснуло все чувства разом, что привело к чрезмерному, деструктивному извержению эмоций. Когда пыль осела, она как будто не смогла поверить, что так отреагировала — что она вообще способна на такое эмоциональное выражение.

Впоследствии я то вступала в романтические отношения, то выходила из них, но чувствовала, что меня постоянно бросает из состояния эмоциональной реактивности к эмоциональной замкнутости. Я часто выбирала партнерш, с которыми могла сохранять дистанцию, быть отстраненной, часто эмоционально недоступной. Когда я чувствовала, что мои потребности и желания не удовлетворены, я нападала: забрасывала звонками и сообщениями, закатывала истерики и устраивала ссоры. Если в конечном итоге я добивалась реакции, которой подсознательно жаждала, я отделялась и диссоциировалась, чувствуя себя подавленной. Я становилась призраком, которым научилась быть еще в детстве. Я винила их, когда отношения неизбежно портились. Реальность такова: я застряла в выученных шаблонах, которые были моими копинг-стратегиями, или способами контролировать мое внутреннее смятение.

В 1984 году два психолога-новатора, которые изучали стресс и эмоции, покойный профессор Калифорнийского университета в Беркли Ричард Лазарус и профессор Калифорнийского университета в Сан-Франциско Сьюзан Фолкман представили теорию о копинге. Они определили его как «непрерывно меняющиеся когнитивные и поведенческие попытки справиться со специфическими внешними и внутренними требованиями, которые оцениваются как чрезмерные или превышающие ресурсы человека». Иными словами, копинг — это выученная стратегия, призванная справиться с напряжением в теле и сознании, которое порождает стресс.

Лазарус и Фолкман описали адаптивные и дезадаптивные копинг-стратегии. Адаптивными являются действия, которые мы предпринимаем, чтобы вернуть себе чувство безопасности, например встретить проблему лицом к лицу или перенаправить негативные мысли в другое русло. Главное здесь — активность; адаптивные стратегии требуют усилий и сознательного признания дискомфорта. Использовать их будет труднее, если нам не показывали их в качестве образца или не учили их применять.

Дезадаптивные копинг-стратегии, часто перенятые от родителей, дают нам возможность ненадолго отвлечься от чувства дискомфорта (как, в моем случае, употребление алкоголя на свадьбе) или избежать любой эмоциональной реакции (как, снова в моем случае, диссоциация). Однако любая такая попытка облегчить симптомы стресса заканчивается еще большим отчуждением от своего истинного Я.

То, как мы справляемся с конкретной ситуацией, в меньшей степени связано с ситуацией и в большей — с нашими копинг-стратегиями. Допустим, у двоих людей одна и та же работа — невероятно стрессовая, нацеленная на результативность. Соня справляется со стрессом, применяя адаптивные копинг-стратегии: регулярно посещает спортзал или звонит лучшей подруге за поддержкой. Мишель, испытывающая тот же уровень давления, принимает психоактивные вещества, чтобы отключиться и уйти от реальности. Возможно, в моменте она и чувствует себя

лучше, но на следующее утро просыпается, а в голове у нее туман, она не может ни на чем сфокусироваться и впадает в отчаяние. Стресс и чувство стыда усугубляются, и цикл дезадаптивного копинга набирает обороты.

В своей практике я наблюдала множество дезадаптивных копинг-стратегий. Вот некоторые из наиболее распространенных:

• Стремление угодить людям. Как только желание удовлетворяется, стресс (временно) уходит.

• Гнев или ярость. Если есть возможность выплеснуть свои эмоции на другого человека, вы освобождаетесь от них.

• Диссоциация. Вы «покидаете» свое тело в стрессовой ситуации, чтобы вообще не переживать травму. Эта форма отчуждения может проявляться в сексе, когда человек вступает в половой контакт с людьми, к которым не проявляет особого интереса; при этом он нацелен максимально удовлетворить партнера, не обращая внимания на свои желания либо не сознавая их.

Все эти копинг-стратегии позволяют избежать повторного переживания старой травмы, отсрочить немедленно наступающую боль. Но они не помогают полностью удовлетворить физические, эмоциональные и духовные желания и потребности. Когда они из раза в раз остаются забытыми, боль и разобщенность усугубляются. Самосохранение ведет к самовредительству. Это замкнутый круг, в котором очень легко застрять. Цикл неразрешенной травмы, повторения дезадаптивных копинг-стратегий и последовательного отвержения своей личности позволяет боли жить в нашем разуме и в теле, что в конечном итоге ведет к болезням.