ИнтервьюДеколониальность — про возвращение человеческого и политического достоинства

В Алматы проходит масштабный фестиваль современного искусства ARTBAT FEST, партнерами которого выступили компании InDrive, Chevron, акимат города Алматы и Фонд Розы Люксембург в Центральной Азии.

В течение трех месяцев организаторы проводили массу мероприятий — от публичных дискуссий и выставок искусства местных и зарубежных авторов до перформансов и кинопоказов. 

Тема этого года — ANTHROPOCENE?— неспроста дана с вопросительным знаком. Говоря об антропоцене, мы имеем в виду эпоху необратимого воздействия человека на окружающую среду. Обращаясь к этому термину, мы представляем экологические проблемы, но часто упускаем из виду прямую связь этих проблем с экономикой и колонизаторской политикой. 

Мы поговорили с организаторами фестиваля Владом Слудским и Дмитрием Мазоренко о самых разных социальных проблемах, которые авторы выставки смогли осветить, используя мягкую силу — искусство.

Автор Александра Аканаева

 

Как вы пришли к теме фестиваля — ANTHROPOCENE?

Влад: Мы увидели резкую атомизацию внутри сообщества после январских событий и начала полномасштабной войны в Украине. Люди были очень потеряны, и мы захотели организовать диалог в академическом поле. Чтобы люди не просто показывали эмоции, разрозненность: «Давайте отменим это, снесем вот это», а могли артикулировать свои проблемы с империализмом. Мы провели серию дискуссий об империализме. Потом были семинары с участием групп из 20 человек — художников, дизайнеров, исследователей, режиссеров. Там мы обсуждали, как говорить на эту тяжелую тему в общественном пространстве. 

Дима: Обсуждение велось вокруг теоретических текстов. Брали классические книги, как «Голодная Степь» Сары Камерон, и более специфические, как «Империализм в 21 веке» Джона Смита. Война перезапустила очень давнюю дискуссию об империализме, которая не велась так активно последние 20 лет. Появился новый виток интереса к теме, и мы попытались встроиться в него.

Мы не можем вести разговор о прошлом и исторических травмах без обращения к будущему. В Казахстане много экологических проблем — от лесных пожаров до кризиса на территории Семипалатинского ядерного полигона, высыхания водоемов и обмеления Каспия, проблем с трансграничными реками, проблем со скотом. Мы видим много издержек, отправная точка которых — интенсивная эксплуатация Земли и ее недр как в советское время, так и сейчас. Поэтому экологическая повестка — это также неотъемлемая часть деколониальных дискуссий. 

Из концепции человека на протяжении истории постоянно что-то выпадало: женщины, индигенные народы, этнические и расовые меньшинства. Накануне 20 века человек как прообраз представлял собой белого европейского колонизатора, который очень безответственно относится к окружающей среде, подчиняя ее бесконечному промышленному производству и накоплению экономических ресурсов. Деколониальная теория критикует эту ситуацию. И внутри фестиваля мы пытаемся мыслить себя той вытесненной частью природы, где человек тоже становится объектом и ресурсом для производства. Нам нужно преодолеть логику, в которой мы — лишь организуемая биомасса, не способная на политическое действие, критику, право говорить, делать и нести за это ответственность.

 

 

Мне кажется, это важно. Мы до сих пор мыслим так, будто не можем влиять на политическую и экономическую реальность. Ведь мы долго были именно в позиции той биомассы, которой управляли. А сейчас пытаемся отказаться от этого мышления, но это непростой и объемный процесс. Здорово, что вы подняли эту тему, используя такой широкий инструментарий. 

Влад: А это вообще видно через искусство?

Я хотела спросить об этом вас. Мне кажется, искусство — один из самых сильных инструментов в ряду деколониальных практик. Вопрос в том, какую аудиторию он собирает.

Влад: Вот мы не знаем, на самом деле. И так работает культура: ты никогда не знаешь, зачем ты это делаешь. Но в этом году мы сделали анкету с QR, хочется посмотреть, что напишут зрители фестиваля, и насколько смыслы, заложенные в выставку, доходят до предполагаемого адресата. Иногда смыслы, которые считывает зритель в своих интерпретациях, даже интереснее тех, которые закладывали авторы.

Дима: Абсолютно согласен с тем, что искусство — это хороший медиум для начала дискуссий о социальных проблемах. Объекты искусства не объясняют проблему — скорее, они побуждают задавать вопросы. Как в случае с Варгасом Суарезом и его работой о космическом мусоре. Это сложная конструкция из металла и космических отходов, которая предъявляет нам материальность космической гонки, развязанной человечеством в конце 20 века. Работа показывает, что это не только влажные утопические фантазии о покорении космоса, а еще и мусор. Токсчиный, радиационный, он скапливается вокруг планеты. Мы его не видим, но через несколько поколений поймем, что натворили огромных дел, которые сильно ухудшают обстановку на Земле. И тогда нам останется либо покинуть ее, либо смириться и уйти в небытие вместе с планетой. Искусство позволяет нам мыслить в таких масштабах.

В этом году мы вышли за пределы галерей и библиотек и дали возможность для спонтанного взаимодействия на улицах города. Мы организовали кинопоказы, которые уже иначе погружают тебя в проблемы, но также дают возможность для обсуждения. Разными медиумами мы по-разному взаимодействуем с аудиторией, и тем самым каждый раз ее расширяем.

 

 

Антропоцен — тема, которую я обдумываю очень часто. Честно говоря, у меня взгляд пессимистичный. Я не верю, что мы возродим планету — уже слишком большой урон нанесен, и мы, вероятно, просто умрем, и тогда планета наконец сможет сама себе помочь. А еще мне кажется, что те группы, которые на самом деле могут влиять на экологический кризис, уже совершенно оторваны от этих проблем, слишком привилегированны. А те, кого проблемы экологии касаются напрямую, не могут с этим ничего поделать. Что об этом думаете вы?

Влад: Я очень пессимистичен в этом вопросе. Думаю, ничто нас не спасет. Я смотрел очень много документалок и исследований, и очевидно, что большая часть зеленого дискурса — это ребрендинг ископаемого топлива; биомасса — это те же опилки, перекомпанованные иначе; большинство крупных солнечных установок тут же подпитываются нефтяными или газовыми историями. TESLA ездит на электричестве, но мы не знаем, как разлагать батарейки. когда ты начинаешь смотреть вглубь этой проблемы, то видишь, что никакого выхода там нет — есть только переоборудование или оттягивание тех же самых проблем. 

Что могло бы нас спасти — перестать потреблять. Но, очевидно, мы этого не сделаем, и мы даже нигде не рядом, чтобы перерабатывать эту критическую массу мусора. Более того, есть ужасающая цифра: в 2020 году мы перешли черту, когда вес всего, что сделал человек, превысил вес того, что произвела Земля. 

 

 

Мир устроен так, что, скорее всего, мы все умрем. Но мне нравится, что мы собираем разные мнения. Например, в работах Воробьевых есть острый смысл: «Да, мы испортили землю, мы оставляем следы. Но если не будет нас — если из антропоцена убрать антропос — то кто будет всем этим наслаждаться?» Тогда придется убрать из уравнения то же искусство, потому что обезьяна — экологически чистая и классная, но искусство она не делает. С одной стороны, ну и что, если не будет искусства? С другой стороны, мне нравится эта цивилизация. Так что то, что мы делаем в рамках фестиваля — не панацея, а, скорее, обрамление диалога через разные мнения. 

Дима: А я вижу практический смысл в том, что мы делаем. Начало очередной дискуссии на эту тему — это попытка соединить очень разные сообщества. Цель Фестиваля не в том, чтобы обратить внимание на то, как все ужасно, как мы производим миллиарды тонн пластика и так далее. Мы пытаемся подсветить системную проблему того, как мы понимаем экологический кризис. Если посмотреть на название, то это не просто антропоцен, а с вопросительным знаком. Мы ставим вопрос о том, действительно ли проблема в антропоцене. В том, что мы как общество существуем в неге потребления, и единственная наша проблема — ухудшение окружающей среды. Нет, на самом деле все не так.

 

 

Большая часть сегодняшних экологических проблем связана с запросами привилегированных групп. Я не говорю о средних горожанах — я говорю о том проценте населения, который каждые выходные может мотаться в Милан на частном самолете и оставлять такой углеродный след, который никому никогда не снился.

Большая часть выбросов углекислого газа в атмосферу производится как раз вот этим процентом супер богатых людей. Именно они хотят на завтрак какую-то уникальную клубнику с другого конца континента — и им ее везут, а издержки несут все. И это не только персональная, но и геополитическая проблема. Европейские страны и США ответственны за большую часть выбросов, произведенных на Земле. Эти же страны сегодня заботятся о зеленой повестке, но не предлагают инструменты, чтобы помочь другим. Это все обрамляется в проблемы привлечения инвестиций, и если у вас этого нет, то вы продолжите страдать от экологических проблем, которые в массе своей были произведены не вами. Например, производство хлопка, от которого сильно пострадал Казахстан в советское время — это потребность не только Советского Союза, так была организована экономика на международном уровне.

 

 

Нам нужно поставить вопрос не просто о том, что есть люди, и они оставляют какие-то следы — нет. Есть определенные социальные группы, с которыми в основном связаны эти проблемы. эти группы очень привилегированны и паразитируют на других социальных группах, которые несут все экологические издержки. Опять же, богатейшие слои могут купить себе частные острова или забраться высоко в горы и никак не соприкасаться с условной пробкой на Аль-Фараби. Поэтому теоретическая работа, на которую мы опираемся — «Капиталоцен» Джейсона Мура. Она задает вопрос о том, как устроено наше общество, и действительно ли мы говорим об экологии, когда говорим об экологии?

 

 

Согласна с вами. Люди, которые говорят, что простым слоям населения нужно заниматься переработкой мусора, в основном находятся на том уровне, где с этим мусором в принципе не соприкасаются. Вопрос в том, что же с этим делать. 

Дима: Мне кажется, мы находимся в той точке, где, безусловно, уже есть большой ущерб, но мы не утратили последние шансы. Все, что у нас остается — это ресурс политических требований. Это то, чего привилегированные классы лишали людей на протяжении многих веков. Как я и говорил, они вытесняли их за пределы категории человека, не давали права распоряжаться собственной жизнью, землей, на которой они живут. Но мы больше не можем быть пассивными объектами, и нам нужно начинать требовать изменения технологий производства. 

Единственный принцип в сегодняшней экономике — производить столько, чтобы у собственников и акционеров предприятий, у финансистов различного уровня были ресурсы. Здесь нет бережливого отношения, даже если мы говорим о зеленых инвестициях: в основном это — профанация, чтобы продолжать делать то, что они и так делают, просто с какими-то этическими обертонами. 

Нам нужно очень серьезно ставить вопрос о том, как мы выстраиваем экономику. Поэтому появляется много концепций внутри экономической науки, например дерост (с англ. Degrowth — прим. ред.). Сегодня нам не нужно производить больше — нам нужно выстраивать системы распределения ресурсов.

 

 

Это, скорее, философский момент, но я считаю, что даже если ситуация кажется безнадежной, о ней нужно говорить. Это что-то про ответственность и осознанность, когда ты знаешь, что ты делаешь, знаешь, к чему это приведет, и делаешь выбор. Если же говорить о деколониальности, то здесь ситуация более оптимистична? Как думаете, куда мы движемся? 

Влад: Мне кажется, мы еще можем стать здоровой нацией. Если вести правильную культурную политику — больше горизонтальных связей, соединенность сообществ третьих городов — то политическая воля, о которой говорит Дима, возможна через реформы. Все-таки кочевой стиль жизни казахов оставлял очень мало следов. Мы не говорим о том, что нужно переехать обратно в юрты, но, возможно, именно через технологии можно влиять на эти процессы. Я не думаю, что мы можем фундаментально переосмыслить капитализм, но адаптировать некоторые стратегии возможно. Мы очень мобильны, у нас есть ресурс, и размер общества тоже имеет значение: сложно поменять 40 миллиардов человек, а 18 — легче. 

Дима: Несмотря на начало обширных дискуссий об истории, культуре, языке, из них выпадают вопросы экономики. Мы, к сожалению, сильно зависим от России в экономическом плане. 70-80 % экспорта нашей нефти зависит от России. 30-40 % импортируемых в Казахстан товаров зависят от России. Российский бизнес приходит и выкупает стратегические активы, урановые месторождения, наверняка идут разговоры о покупке народной промышленности. Это экономическое поле будет постоянно заземлять нас, делать зависимыми. Мы увидели это на примере дискуссии об атомной электростанции, которая ведется вокруг намерений компании «Росатом». Мы точечно выступаем против чего-то, но не смотрим на проблему в комплексе. Было бы неплохо включать экономическую повестку в деколониальные дискуссии. Потому что в действительности все эти вопросы — языковые, культурные и прочие — связаны с экономикой.

 

 

За последние полтора года я прочитала много материалов о деколониальности, и многие из них будто ходят вокруг концепции, но не дают понимания простому гражданину — что это и зачем. Что такое деколониальность сегодня для нас, и как мы можем к ней обращаться? 

Дима: У деколониальности есть определенные принципы. Они центрируются вокруг идеи возвращения себе человеческого достоинства, которое не может лежать в стороне от политического. Но парадокс деколониальной теории в том, что она появилась, когда академическое теоретизирование противопоставляло себя политическим практикам. После распада Советского союза случился кризис идеологий. Деколониальные теоретики посмотрели на провал советского проекта, и заключили, что политических практик не хватает. Поэтому нужно было затронуть фундаментальную перестройку сознания. Посмотреть в сторону культуры, образования, языка, в сторону того, как мы взаимодействуем на повседневном уровне — какими нарративами рассказываем о себе. 

 

 

Когда у теории нет задачи предложить альтернативную программу развития общества, она сталкивается с большими трудностями. Потому что иногда мы действительно не понимаем, о чем мы говорим, когда говорим о деколониальности. Мы понимаем, что не можем жить как прежде, а как жить по-новому — еще не знаем. Об этом же говорит Мадина Тлостанова, например. Она разочаровалась в интеллектуальном пути трансформации. Она тоже наблюдает за кризисом в деколониальном поле исследований после начала войны в Украине, потому что многие деколониальные теоретики вдруг встали на сторону агрессора, и пытаются его оправдать. Им кажется, что Россия противостоит общему западному злу, и поэтому важно ей сочувствовать и с пониманием относиться к жертвам и всему остальному. И это полный абсурд. Тлостанова не понимает, как действовать в этом мире, и начинает говорить о катастрофизме: что нас ждет беспросветное будущее, и непонятно, что с этим делать. 

Деколониальная теория сейчас оказалась в ловушке катастрофизма современной экономики, катастрофизма антропоцена. Все будет идти в ухудшение, и мы бессильны. Именно поэтому важно вернуть в деколониальную теорию дискуссии о будущем, а не просто выступать с эмоциональной критикой протестного толка. Нам нужна политическая и экономическая стратегии, и это то, что выпадает из деколониальной теории.

 

 

Влад: Для меня то, что мы делаем — это мягкая сила, антитеза оголенной ненависти, акционизму или фашизму. Я хотел бы, чтобы все изменения, о которых мы говорим, прошли через очень мягкий путь. Через институции, выставки, образование, музеи. Это займет время, но соблюсти баланс между прошлым и будущим, между реваншизмом и рефлексией, важнее, чем перейти к новому состоянию быстро. 

Сейчас сложное время. В мире стало меньше ресурсов, будет большая интенсификация конфликтов. Регион милитаризируется в связи с Афганистаном и Россией. Нас ждет все больше вызовов снаружи, поэтому нужно очень деликатно создавать мир, где мы сможем сосуществовать. Разные, с разными культурными бэкграундами, языками, географиями, ценностями. Для меня искусство — более понятный инструмент из всех, которые я могу использовать для достижения этой цели.