Личный опыт«Народ готов к переменам»: Айдана Айдархан — об отце, пикете и совести

Об отце

Он всегда был жизнерадостным и в то же время несгибаемым человеком. Всегда на позитиве, даже его письма из тюрьмы пропитаны юмором и любовью к свободной жизни. Для него свобода — это прежде всего свобода выражения своих мыслей. Последние воспоминания о нем печальные — он вернулся домой вечером, после Шанырака. У него была травма головы, одежда заляпана кровью. Его не приняли ни в одну больницу — как и других пострадавших во время событий. Мама звонила знакомым врачам и спрашивала, что делать. Сами ставили ему уколы, давали таблетки. Первый раз в жизни я услышала, как папа стонет от боли. Два дня спустя Арона вызвали в качестве свидетеля. Он понимал, что не вернется и попрощался с нами.

Я была ребенком и не понимала важности происходящего. Но знала, что папа не может просто остаться дома, это не в его принципах. В моменты собственной слабости и уныния писала ему письма с вопросами — почему он выбрал быть отцом народа, а не собственных детей? Мне казалось, что никто не ценит его геройства, что народ не заслуживает такого батыра. Но ведь другого пути не было — Арон пошел защищать бедняков от богатых и не искал признания. Он смог спасти от сноса целый район, это главное.

Несколько лет отца содержали в карцере, он спал на голом бетоне, что сильно отразилось на его здоровье. Сейчас условия смягчились, его перевели в камеру с окном, есть стол и скамья.

Ему положены звонки, но по факту его до них допускают. Единственная связь с ним — письма. Они идут очень долго — минимум два месяца. Если в них много информации или распечатки новостей — не доходят вообще. Информационный вакуум — самое страшное в тюрьме. Я прошу всех неравнодушных отправлять письма Арону Атабеку и Курмангазу Утегенову. Адреса вы можете найти в моих социальных сетях.

О последствиях ареста отца

Жизнь семьи диссидента всегда непроста. Самым страшным было ощущение огромной несправедливости, было горько узнавать все новые подробности дела — о пытках, чудовищных условиях содержания, ложных показаниях. Это оставило сильный след на моей психике, долгое время я была асоциальна, страдала от депрессии и тревожного синдрома. Но всегда чувствовала солидарность с моим отцом — знаю, что он просто не мог оставаться в стороне. Наша семья ни секунды не сомневалась в том, что по-другому он поступить не мог. Жаль, что его продуктивность ограничена зоной и цензурой. За 13 лет Арон смог бы сделать многое для страны.

Первое время нас осуждали за желание жить дальше, по мнению некоторых людей, мы должны были обречь себя на безрадостное существование и не имели права жить как обычно. Но таких разговоров было мало, в основном люди поддерживали нас и старались помочь. Такую же динамику я вижу сейчас в комментариях к своей акции — кто-то пишет «А почему она такая довольная? Не верю ей!» или шеймят за художественные фотографии. Комментаторы, очень смахивающие на нурботов, под каждым постом или статьей об Ароне пишут, мол, а кто ответит за смерть полицейского? И им невдомек, что причастность моего отца к этой трагической гибели — не доказана. Арон — узник совести. Но большее число комментаторов поддерживают меня и отца. Это здорово. Читаю их сообщения и радуюсь! Уверена, что благодаря поддержке народа моего отца освободят и оправдают.

Очень хочу увидеть отца, он снится мне почти каждую ночь. Но он запретил нам посещать его в тюрьме, чтобы через нас на него не оказывали давление. Понимаю, насколько это было бы морально тяжело для него, сколько беспокойства бы принесло, поэтому не смею нарушать запрета. Я увижу его, когда он вернется домой. И верю, что это произойдет совсем скоро.

Об акции у памятника Абаю и последующем задержании

На меня сильно повлияли события в Арысе. Я поняла, что с 2006 года ничего не изменилось, властям все так же наплевать на народ. У меня болела душа, когда  читала новости о том, что арысцев отправили жить в руины. Это очень похоже на Шанырак. Я недоумевала, почему так мало возмущения? Разве это нормально, что стариков отправили жить в домах без крыш и окон, а на улицах валяются необезвреженные снаряды? И точно так же, как в случае с Шаныраком, власти не признали вины. Не могу спокойно жить, зная, что государству плевать на народ. А мой отец больше всего заботился о народе.

Прошло около 20 минут с начала акции, я читала стихотворение «Буры и Революция», когда ко мне подошел сотрудник полиции. Проверил документы, затем потребовал показать сборник стихов. Долго вертел книгу в руках, и, кажется, был в замешательстве. Предложила ему послушать, как я их читаю, он ведь прервал меня на первых строках. Подошли еще двое полицейских и увезли меня в РОВД.

Ни один сотрудник полиции не смог ответить, на каком основании меня задержали. Уже в РОВД стали ссылаться на то, что нужно проверить, не нахожусь ли я в розыске. Но позже говорили: «Ну зачем вышли? Вы же понимаете, что в текущих обстоятельствах так нельзя». Заверили, что в акимате мне обязательно бы дали разрешение на проведение акции. Думаю, стоит проверить, так ли это.

Когда меня только привели в РОВД, сотрудники громко матерились на чем свет стоит. Не меня материли, а просто они так разговаривают, судя по всему. Их быстро утихомирили, дальше речь полицейских была вежливой и культурной.

Спрашивали, кто напечатал сборник стихов, где работают мои родные. Но больше всего их беспокоил вопрос, не было ли блогеров среди людей, снимавших мою акцию.

Мне сделали устное предупреждение, написала объяснительную и меня были готовы отпустить. Но не просто отпустить, а обязательно отвезти домой на машине. Пришлось долго спорить, чтобы мне позволили уйти самостоятельно.

О политической ситуации в Казахстане

ТЕКСТ: Малика Муханова