Личный опытГруминг: Домогательства в казахстанских школах

Автор Александра Аканаева

Иллюстрации Айдана Самай

Я была учителем математики и классным руководителем в одной из частных алматинских школ. Начался учебный год, и я узнала, что в нашу школу устроился работать человек, который вел личную переписку со своей 13-летней ученицей. Об этом мне рассказала жена этого человека, которая также преподавала в нашей школе.

Жена устроила его в нашу школу в июне, а узнала обо всем в конце августа. Тогда она подошла ко мне и спросила: «Как вы думаете, нормально ли, что мой 26-ти летний одногруппник и учитель переписывается с 13-ти летней ученицей?» Я ответила, что, конечно, нет, и спустя время она сказала, что не может больше скрывать, и что это не одногруппник, а ее муж. Они были дома в воскресенье, смотрели сериал, его телефон разрывался от сообщений, жена спросила, кто это, а тот рассказал, что это ученица. Позже жена нашла момент, посмотрела эту переписку и увидела, что это диалог личного характера. Он писал: «доброе утро, как твои дела?», «спокойной ночи» со смайликами и прочее. Давал советы по внешнему виду, в какой цвет покрасить волосы, стоит ли купить этот топ.

Узнав, я не стала устраивать панику. Никому не говорила, наблюдала, но вскоре увидела в его поведении красные флажки. Больше всего времени он уделял девочкам, мог сидеть и долго разговаривать со старшеклассницей, при этом нарушая физические границы: садился близко, что даже их колени соприкасались, внимательно слушал, заглядывая в глаза. Это меня насторожило, и я пошла к директору школы. Стоит отметить, что это место директор занял благодаря родственным связям, и у него нет компетенций в области образования и педагогики. Он сказал, что жена уже приходила к нему и объясняла ситуацию, и у них был совместный разговор с ней, мужем и замдиректора. Муж утверждал, что искренне и по-дружески хотел поддержать девочку, так как она находилась в тяжелых отношениях с родителями, что он встретил в ней родственную душу, которой очень хотел помочь. На это я сказала, что мне не нравится, как он сидит и разговаривает с детьми, не соблюдая дистанцию. А также, что по словам старшеклассниц, он заставил их дружить с ним во всех соцсетях. Жена показала мне профили учениц, где были его лайки, даже на фотографиях в открытой одежде или с парнями. Если бы мне было 16, и кто-то из учителей сидел на моей странице и лайкал подобные фото, мне было бы очень дискомфортно.

Однако директор встал на сторону этого человека и обвинял жену в том, что она неверно все интерпретирует. Тогда я заявила, что пойду дальше. Обратилась к правозащитному фонду Erkindik Qanaty за консультацией, их эксперты пришли к выводу, что действия учителя неправомерны и неэтичны, и посоветовали обратиться к Уполномоченной по правам ребенка по Алматы. Та справедливо заметила, что в документах школы нет пунктов о безопасности и благополучии детей. Порекомендовала не продолжать с ним работу, принять соответствующие правила и провести собрание с сотрудниками школы на предмет личного общения. Ничего из этого не сделали. Она даже предложила провести тренинг для учеников нашей школы о безопасности, но после разговора с директором, где он утверждал, что это личный конфликт между мной и учителем, а я раздуваю проблему, тренинг не состоялся. Я говорила и с прокурором по защите прав детей, та предупредила, что пока нет заявления от родителей или факта совершенного преступления, наше законодательство бессильно, и скорее на меня подадут в суд за клевету, чем предъявят что-нибудь ему. Эксперты, криминалисты и прокурор сказали, что действия этого человека в международной практике идентифицируется как «груминг».

На каждом из вышеперечисленных этапов я приходила к директору вновь, пытаясь доказать, что происходящее ненормально. Он молча слушал. Я не понимала, почему, а потом у него появился, как он считает, козырь в рукаве — тот учитель прошел полиграф. Мы даже не знаем, что показал полиграф; человек, который участвовал в этой проверке, не криминалист, он просто задал вопросы, о которых мы тоже не знаем. К тому же, полиграф не может показать намерения. Но для директора это стало доказательством его невиновности.

Сначала я хотела добиться его увольнения, но потом решила, что мне будет достаточно медицинского заключения от специалистов, что у него нет расстройств личности и он может работать с детьми. Еще я очень хотела, чтобы в школе ввели новые политики. Политика — это свод правил, который принимается в школах, и администрация очень тщательно следит, чтобы они выполнялись. В этой школе никто ни за чем не следит, а политики по безопасности и взаимодействию между учителями и учениками не были ни то что приняты, но даже рассмотрены. Только в феврале в школе решили провести тренинг, потому что весь мой класс и родители стали возмущаться. Я думаю, когда речь идет о безопасности их собственных детей, то амбиции, мечты и родственная душа какого-то педагога их мало интересует. Думаю, собрание, которое провели после этих новостей, стало большим прецедентом, и скоро история может распространиться по всему городу, став показательным случаем.

Из школы мне пришлось уйти. Все это время я чувствовала, что очень надоела своему директору. Благодаря этому учителю, который убедил всех, что я хочу развести их с женой, мне стало просто невыносимо находиться в этом месте. Старшие коллеги присоединились к буллингу в мою сторону — это типичное поведение данной категории людей с патриархальным мышлением. Но самое главное — я понимала, что ничего по большому счету не изменится. Этот человек не просто останется работать, но не пройдет никаких тестирований, даже предупредительных разговоров с ним не проведут, детей не обезопасят. Решение, чтобы он не преподавал только у моего класса — для меня не решение, потому что это дискриминирующая позиция. А что насчет остальных детей, чем они хуже моих?

Почему от родителей скрывают, что дети находятся в потенциальной опасности? Я доработала вторую четверть и не вышла на работу в январе, написав письмо родителям с извинениями. Узнала, что в моем классе шесть детей намерены уйти в другие школы, одна девочка уже ушла. Я думаю, что это — только начало.

Жена этого человека продолжает работать в школе, но развелась с ним. Ее начали очень сильно газлайтить директор и его заместитель, говорили: «Подумай, он такой хороший, добрый, не разводись». Я считаю это абсолютно неприемлемым. Не знаю, в чем была выгода директора выгораживать этого человека. Факт остается фактом, директор полностью встал на сторону потенциального насильника. Груминг — это часть совращения. И пока мы соглашаемся на безразличие и нормализацию такого поведения со стороны администрации школ, а руководящие должности занимают люди «по связям», мы не можем быть уверены в безопасности наших детей. В статьях УК РК о растлении есть две части, и вторая относится к родителям, родственникам, педагогам и прочим людям, занимающим воспитательную позицию. Это не просто так. У нас есть особое положение перед детьми, у нас есть к ним доступ, они нам доверяют. И наказание в этом случае должно быть серьезнее.

Мне 23. Сразу после окончания школы я подверглась грумингу со стороны 29-летнего учителя. Потом у нас были недолгие, но тяжелые и травматичные отношения. Был июнь, я только выпустилась из школы, были проблемы в отношениях с родителями, выгорание и депрессивное, потерянное состояние. Тогда мне написал преподаватель, который не вел у меня никаких предметов, но работал в моей школе. Сначала он спрашивал о моем поступлении, потом диалог незаметно перетек на отстраненные темы, а через две недели он позвал меня на свидание.

Онлайн-общение немного смущало, но тогда я не осознавала, что это — тот самый тревожный звоночек. Сначала он был вежливым, интересовался, как у меня дела, позже пошли вопросы личного характера, рассказы о сексуальных предпочтениях. Я всегда искала внимания от мужского пола и не восприняла происходящее как что-то плохое, наоборот, мне нравилось, что взрослый мужчина хочет со мной общаться. Свидание прошло спокойно и быстро, отношения стали стремительно развиваться, а спустя две недели он вывел меня на интимную близость. Он не был мне физически привлекателен, и я постоянно переступала через себя, ведь он убеждал меня, что это естественно, что так и должно быть.

Спустя полтора месяца стала чувствовать, что мне что-то не нравится, но не могла это объяснить. Тогда я впервые попыталась расстаться, но он меня не отпустил. Мы должны были ехать в другой город на день рождения его друга, хотя я не хотела. Но и не понимала, что моего дискомфорта уже достаточно для отказа. Любая инициатива всегда исходила от него, а моей задачей было дать согласие. Он все решал сам, но преподносил это в такой мягкой форме, что даже не придраться. Друзья не понимали, в чем проблема: он же все оплачивает, водит меня по заведениям, получается, сплошное развлечение. Но я могла не хотеть идти в выбранное им место, есть выбранные им блюда. И ехать с ним в другой город через полтора месяца отношений я не хотела. Приехала расставаться на вокзал без документов и вещей. Когда подошел контролер, я пыталась объяснить, что провожаю, а он вмешался в разговор, сказал: «Это моя жена, не слушайте ее, она просто истерит». И я уехала с ним на поезде. Это было дискомфортно и физически, и морально: я запаниковала, пришлось врать родителям, чтобы объяснить, куда я делась.

Я скрывала от родителей эти отношения, а он использовал это как один из рычагов давления: если я где-то с ним не соглашалась, начинались угрозы в стиле: «Я расскажу твоей маме». Это была комбинация: с одной стороны, он мог давить на меня этим, но если замечал, что я задумываюсь о расставании, начинал дарить подарки, просить прощения. Говорил: «Извини, иногда я могу быть чересчур настойчивым, но это лишь потому, что я хочу, чтобы все было идеально, я люблю контроль». Сейчас для меня фраза «Я люблю контроль» это ред флаг — я от нее бегу.

Весь мой мир стал вертеться вокруг него: я проводила время только с ним, перестала общаться с друзьями. Еще три с половиной месяца я с горем пополам с ним встречалась, а в последний месяц вообще пыталась от него сбежать. Накладывалась постоянная интимная близость, из-за которой мне было неприятно от собственного тела. Я говорила ему в лицо: «Ты мне неприятен, мне от тебя противно, не хочу тебя видеть». На это он улыбался, говорил: «Ты не можешь разобраться в своих чувствах. Это не причина для расставания. Давай пойдем на психотерапию». Осенью он стал склонять меня к знакомству с родителями, говорить о браке. Я была изначально против, в течение недели слушала его намеки, мол, этот автобус едет в район, где живут мои родители; было бы классно, если бы ты это приготовила, когда поедешь к моим родителям. Была своего рода обработка сознания, и в какой-то момент я сдалась, вздохнула и сказала: «Ладно, поехали знакомиться». Там было максимально неловко, его мама тоже была обеспокоена моим возрастом, смотрела на меня как на ребенка, не давала мне помочь прибраться, поухаживать.

Проблема в том, что я не знала, кому об этом рассказать, куда обратиться. В начале я пребывала в иллюзии, что влюблена в него. Он в свою очередь убеждал меня в том, что я очень сознательная, красивая, умная для своих лет. Боялась, что друзья скажут, что я глупая, потому что в начале заявляла, что влюблена, а через месяц говорю, что терпеть его не могу и хочу сбежать. Я еще больше закрылась в себе, и после расставания он поджидал меня у дома, пытался мне присылать подарки и даже удерживал физически. Однажды люди на улице обратили внимание, и он отступил. Зимой он наконец исчез из моей жизни.

Уже позже я вспоминала, как он тепло общался с другими ученицами школы. Иногда его так называемое дружелюбие или комментарии о внешности девочек заходили слишком далеко. Он говорил мне, что любит типаж «миленьких азиаточек», что заприметил в школе и меня, и других девочек. А после расставания я узнала, что он встречался с девочкой из моей параллели на момент, когда он преподавал, а она еще училась. Это жутковато, но у нас действительно похожий типаж внешности, стиль общения, увлечения.

После произошедшего у меня была депрессия. Мое представление об отношениях, особенно интимных, разрушилось. У меня не было доверия к противоположному полу, очень низкая самооценка, в какой-то момент я специально перестала ухаживать за собой, потому что мне было некомфортно в своей женственности. Потом я пошла в терапию с запросом о построении личных границ, а далее у меня выявили расстройство личности. Подозреваю, что из-за концентрации травматичных событий, которые наложились на этот отрезок времени, меня расшатало, я сломалась. Были попытки суицида, очень неприятный период в жизни. Но как-то справилась: сейчас мне лучше, хотя недавно поняла, что эту тему стоит еще раз проработать. Я постаралась как можно глубже закопать эти воспоминания, но травма осталась.

А он до сих пор работает в школе, и некоторые общие знакомые продолжают с ним общаться, хотя знают эту историю. Они не понимают, почему у меня такая негативная реакция. А я считаю, что ему не место в образовательном учреждении.

Во многих странах с развитой системой защиты детей от сексуализированного насилия есть такое уголовное правонарушение, как «груминг» (grooming). Это означает намеренные действия взрослого человека по установлению дружеских отношений и эмоциональной связи с ребенком с целью дальнейшего совершения сексуализированного насилия. Взрослый намеренно втирается в доверие к ребенку, делает подарки, регулярно отправляет «дружеские» сообщения и смайлики в мессенджер ребенку и так далее. Каждый раз он все больше нарушает личные границы ребенка, а потом совершает насилие. После насилия он прикрывается «дружбой», просит ребенка сохранить «дружеский» секрет или даже давит на жалость, что у него могут возникнуть проблемы, а они же с ребенком «друзья», а друзья не сдают друг друга. Таким образом, насильники могут долго издеваться над бедным ребенком.

К сожалению, некоторые насильники выбирают работу педагогом в школе или сотрудником в детском саду, чтобы иметь доступ к своим потенциальным жертвам. Именно поэтому в организациях образования должны быть внедрены и строго соблюдаться политики по предупреждению сексуализированного насилия над детьми. Такие политики, насколько я знаю, есть только в НИШ, когда-то я лично помогала в их разработке.

Если вы узнали о груминге, нужно прежде всего обратиться к директору. Согласно закону об образовании, он несет ответственность за создание безопасных и здоровых условий учебы для всех учеников. Если директор не реагирует, я рекомендую писать заявление в Управление образования города, потому что с учителем, который совершает груминг, нужно провести соответствующую беседу. Желательно также обратиться с заявлением к прокурору города по защите прав детей, нужно эту информацию сигнализировать. Даже если учитель ничего не совершил, но есть подозрения, что он ведет себя некорректно — это может быть нарушением педагогической этики и представлять потенциальную опасность.

С одной стороны, в Управлении образования должны потребовать проведения комиссии по педагогической этике в отношении поведения данного учителя: рассмотреть ситуацию, сделать ему замечания, принять какое-то дисциплинарное взыскание, например, предупреждение. Почему я рекомендую обращаться в прокуратуру? Потому что там также занимаются вопросами профилактики преступлений в отношении половой неприкосновенности детей. Прокурор может прийти в любую школу и провести профилактическую беседу, провести собрание со всеми учителями и сотрудниками школы, разъяснить эти положения законов, предупредить об уголовной ответственности для педагогов, если они занимаются растлением, если совершат насильственные действия сексуального характера или будут склонять к половому сношению детей, не говоря уже об изнасиловании. Очень важно проводить такие беседы со всеми педагогами, и именно прокурор может это сделать.