Личный опыт«Зэчки — тоже человечки»: Большое интервью с бывшими осужденными казахстанками

Автор ЭВЕЛИНА СМАГУЛОВА

Иллюстрации Айдана Самай

Мне 45 лет. Я родом из Алматы: росла и училась в районе Орбиты-1. Тогда никто не подозревал, что я пройду такой жизненный путь, но спустя время я начала осознавать, какие были тому предпосылки. Отца у меня не было — заменял его отчим. Вокруг царило неблагополучие: 90-ые и перестройка, мама, злоупотреблявшая алкоголем, не справляясь с этой обстановкой. 1994 год распространял моду на легкие запрещенные вещества, что для таких малолеток как я было сладким желанным плодом. Все начинали на чувстве авантюризма. В свои 16-17 лет я, круглая отличница и спортсменка, попала впервые в тюрьму. В жизни появились наркотики — так все и началось.

Тогда была эпоха развала, бандитизм процветал. Полиция была под бандитами, а не наоборот. В доме порой не было еды, поэтому я пошла воровать. Нас с сестренкой хорошо воспитывали, но нужно было выживать. Надо мной в один момент потеряли контроль, появилась нехорошая компания. Постепенно ты становишься тем, с кем ты общаешься.

Первый раз меня привлекли за квартирную кражу. Мы с другими девочками взломали дверь в чужую квартиру, унесли вещи, магнитофоны. В то время кодекс еще был КазССР-овский, из всей компании ответственность на себя взяла только я. Дали небольшой срок, но потом отпустили досрочно.

Потерпевшие отказались от иска во время суда. Для кого-то это мог быть урок на всю жизнь, но со мной произошло иначе. Мне не было страшно. Возможно, потому что отчим несколько раз привлекался к ответственности, я наблюдала за этим и мне был интересен преступный мир. Эта судимость была только трамплином. Тогда, к сожалению, не было ни сообществ, ни организаций, чтобы работать с молодежью и вовремя «вправлять» мозги.

В дальнейшем я села за наркотики: второй раз меня привлекли через три года и дали год заключения с формулировкой «лечение от наркомании». Привезли в Карагандинскую область, в колонию в Коксуне. Лечение там происходит так: никаких лекций, бесед, анализов, тестов. Я освободилась и сразу начала употреблять опять. Ровно через десять месяцев я села на восемь лет за квартирную кражу. На кражу побудила зависимость и материальная ситуация. После освобождения в 2004 по УДО деваться было некуда, вернулась в старый круг общения. Через месяц я уже снова на дозе. Мне постоянно мешала зависимость.

Снова села в 2006 году. Отсидела четыре года и два месяца, освободилась в 2010 году. Я работала в школе уборщицей и ухаживала за парализованной бабушкой. Было несколько попыток начать работать, но снова произошел регресс. На свободе я пробыла еще четыре года и спустя два года опять села в 2014. На этот раз срок мотать пришлось всего лишь два года. Понятия не имела куда идти после освобождения. Раньше я искала виноватых во всех своих проблемах, а теперь понимаю, что никто не был виноват.

Судебная система в то время и сейчас практически одна и та же: раньше следствия проводились как попало. Если ты уже ранее привлекался, то вероятность сесть во второй раз больше, даже если человек не виноват. Стоит заметить, что раньше можно было «решить» дело за деньги, если светит шесть лет срока, отдать нужно 6 000 долларов.

Очень много девочек в 2000-ых сидели, им подкидывали наркотики в карманы и бюстгальтеры. Сама сталкивалась с этим. Нас заставляли пить колу с содой, чтобы вызвать рвотный рефлекс, потому что наркотики надо было как-то вытащить.

Сейчас внесли закон о пытках, но у меня вопрос: наркозависимых девушек задерживают, например, у них статья или вес наркотиков попадают под уголовную ответственность. Все это время их держат в РОВД или КПЗ, а там у них начинается абстинентный синдром. В этом состоянии, начинаются сбои организма, ломка, бессонница, критические дни, а девушку начинают гонять из кабинета в кабинет на допросы, дачу показаний. Легко воспользоваться ее беспомощностью. Будучи в таком состоянии невменяемости я подписала себе срок на восемь лет. Я уже была на все согласна, лишь бы не трогали.

Ни один адвокат не хочет защищать подопечного и возиться с материалами дела бесплатно. Порой они приходят на процесс и впервые читают дела на месте. Мы таких адвокатов называем «красные» и просим им замену, но часто это злит и прокурора, и судью, потому что это затягивает судебный процесс.

В некоторых казахстанских тюрьмах барачная система, то есть, в одном бараке живет до двухсот женщин. Когда я находилась в Коксуне, тюрьма была переполнена. Мы по двое спали на одном месте.

Среди нас есть бригадир — обычно это такая же осужденная, но обладающая некоторыми полномочиями. Ее задача следить за порядком в отрядах. Если есть нарушения, то отряд наказывают: дают отработки или последними отправляют закупаться в магазин при тюрьме. А это единственное место, где можно что-либо купить.

Тюремные правила прописаны в уголовно-исполнительном кодексе. Внутренний распорядок содержания, пожалуй, единственная статья из законодательства, где учитывается гендерное различие заключенных. Однако не в пользу женщин. Тюрьма — это место, где в женщине убивают женщину. Все носят одинаково серую форму, косынки на голове, нельзя носить цепочки, кольца, за накрашенные ногти следует нарушение. Маникюрные ножницы для использования разрешили недавно, но строго под запись — ведь мало ли что может случиться. В тюрьме женщина не может существовать как личность, потому что там правит стадный инстинкт.

В шесть утра подъем, завтрак, после традиционно чай. Толпа бежит на кухню, где всего три-четыре розетки, чтобы успеть заварить его. Потом санитарная тройка проверяет спальные места. За несоблюдение порядка дают «наряды» — условное наказание вроде мойки полов и туалета, например. После проверки все выходят на улицу, несмотря на погоду, выстраиваются для перекличики и возвращаются в барак. Летом можно остаться на улице: сидишь целыми днями как дура на этом стульчике, куришь, пьешь чай, собираешь сплетни. Нас не посещают никакие тренера, специалисты с образовательными лекциями, хотя полезно было бы говорить о том, что меняется в законодательстве и уголовном кодексе.

В промышленной части тюрьмы есть фабрика со швейным и матрацным цехом. В тюрьме пятидневка, но иногда приходится и в выходные работать, если аврал. Платят копейки, пенсионные не начисляют. Редко женщина после освобождения уходит с большими накоплениями. В основном все деньги остаются в тюремном магазине, потому что цены там не дешевле городских.

Почему некоторым людям не хватает одного срока, чтобы перестать совершать преступления? Кто-то как я умудряется несколько раз попадать на зону. Возможно, влияет социопатия. Это не заболевание в хронической форме, здесь, скорее всего, играет роль наслаивание жизненных ситуаций, круг общения и воспитание из детства. Это не дает человеку ставить долгосрочных целей. Все осужденные страдают в той или иной степени социопатией. У кого-то она ярко выраженная, вплоть до совершения насилия над другими. Самооценка сильно снижается, живя в закрытом пространстве: женщину оторвали от семьи, детей, ее одели во все серое, а затем заставили маршировать, как в армии. Прививается навык просящего, мышление жертвы, раба, это сулит зависимость от людей и ситуаций.

В последнее время чаще всего женщины сидят за мошенничество. Есть и за убийство мужа при самозащите осужденные, но при этом я ни разу не видела женщину, которая планировала бы какое-то убийство заказное. Знаю только двух женщин, которых отправили в тюрьму строгого режима.

Существует внутренняя иерархия и мизогиния внутри женских колоний, хотя явление это нечастое. Некоторые пытаются самоутвердиться за счет других, найти свое место в этом обществе, унижая себе подобных. Такие осужденные пытаются подмять под себя, навязать свои идеи, установки, видение. Это очень опасные женщины.

Я несколько раз сидела и встречала таких, как внутри колонии, так и на воле. Одна так укрепилась в своих позициях, что ей кто-то мог стирать белье, делать за нее работу. А на свободе это могла быть уже другая женщина, которая не умеет жить самостоятельно. Знаю женщин, которые сами бегут в полицию, и просят, чтобы их посадили, потому что они не умеют жить на свободе — проще в тюрьме.

Поэтому работа внутри колонии должна идти на личностное развитие, на раскрытие потенциала, чтобы женщина не забыла свои профессиональные навыки, ведь среди них очень много бухгалтеров, делопроизводителей — женщин, у которых есть образование. С ними надо работать, разговарить.

Заключенная может рассчитывать на поблажки: ей будут передавать посылки, позволят дольше разговаривать на свиданиях, если ее поведение хорошее. Это называется степенью исправления. Степень может влиять даже на сумму отоваривания в магазине. Например, если у женщины первая степень исправления, то она может закупиться на 10 тысяч тенге, а если третья — на 15 тысяч.

Я ни разу не была на свиданиях, родителям тяжело даются переезды и морально к этому нужно готовиться: отовсюду наблюдают видеокамеры, проводятся обыски. С другой стороны это правильно. Если для близких это испытание, то для заключенных — праздник и счастье. Сложно возвращаться в реальность после встреч с родными.

С медицинским обеспечением и раньше было сложно, и сейчас, хотя пытаются как-то поправить ситуацию. Раз в год ты проходишь профосмотр, где проводят скрининг на онкологию, но если заключенной понадобилось к врачу узкого профиля, то их попросту нет. В таком случае нам нужно писать коллективное заявление, и тогда возможно, если будет врач, его пригласят. Но на моей памяти, ни разу не видела в колонии маммолога или эндокринолога, а с возрастом начинаются гормональные сбои, стрессы, возрастают риски онкозаболеваний. Сложно самой понять, что с тобой происходит, почему у тебя сбиваются циклы, приходится ждать пока не усугубиться болезнь до какого-то плачевного состояния. Обычно женщины там так и умирают до начала лечения. Рожают у нас пристегнутыми наручниками к родильному креслу. Так на любой операции происходит, а наблюдает за этим конвой, в котором могут быть и мужчины.

Замужние женщины сталкиваются с предательствами. Пока они отбывают наказание, мужья или партнеры уходят к другим. То, что ты теперь одна — сложно пережить любому.

При мне повесилась одна девочка. Прямо в бараке пока все были на обеде. Вернулись, а она висит — муж предал и бросил. Это часто происходит, а еще если женщине не дают возможности связаться с ребенком. Тяжело это, поддержки нет никакой. Психологи в тюрьмах есть, но они в погонах, а значит доверия к ним изначально будет меньше у заключенных. Да и работают там обычно молодые девушки, которые мне в дочери годятся. Что они могут мне подсказать?

Когда я наконец освободилась, то пыталась работать, но срывалась из-за наркотиков. В один момент пришла к выводу, что если меня снова посадят, то смысла освобождаться больше нет. Денег оставалось мало, все тратила на аренду небольшой комнаты. Лежала там в одиночестве и пыталась избавиться от зависимости. Затем нашла в интернете вакансию по уходу за девочкой с ДЦП. Она не могла сама ходить, одеваться, кушать. Зарплата там была небольшая, но мне надо было как-то жить, и меня взяли. Ответственность за эту девочку спасла меня от возврата к наркотикам.

Позже знакомая рассказала мне про ОФ «Реванш», где помогают таким, как я. Придя в фонд, меня записали в группу взаимопомощи. Я не знала, как включается компьютер, была матершинницей, очень эмоциональной — годы в тюрьме сказались на характере. Руководительницей была Елена Билоконь. Там же я всему и научилась, учиться на равного консультанта, окончила школу пара-юристов и курс по сексуально-репродуктивному здоровью, стала работать, За пять лет активной жизни, я научилась работать с компьютером и сегодня создаю презентации для выступлений в министерствах.

Когда выходишь из тюрьмы, испытываешь страх перед будущем: вроде рада, но что будет дальше? Как мне на работу устроиться, как отношения обустраивать, где жить? Страшно начинать с нуля раз за разом.Я уже попадала в отношения с экономическим и моральным насилием, где тебя всегда пытаются обесценить, затоптать, унизить. Нам ведь в тюрьме годами говорят: «Ты не женщина, ты — спецконтингент». Потом стала работать с психологом, сама в себе разбираться. За годы в тюрьмах я поняла, что большая ошибка женщин, у которых есть этот опыт, в том, что они ставят на себе крест. Я сама была такой же, пока не обратила этот опыт себе в плюс. Если бы не прошла через все, не знаю, как сложилась бы моя жизнь. Основываясь на этом опыте я научилась выживать. Происходящее в жизни нужно пытаться переработать в свое преимущество.

Обучение давалось сложно, я себя перестраивала, плакала, ненавидела все. Но рядом было сообщество, которое мотивировало, были женщины с похожей историей, которые чего-то добились в жизни. Их открытость и успех мотивировали. Наставничество очень важно в жизни. Теперь я научилась на этом зарабатывать, меня приглашают в проекты. Благодаря этому я стала специалистом. Жизнь медленно начала поворачиваться в лучшую сторону.

Я взяла свой жизненный опыт как основу того, что я хочу делать, ведь я четко понимаю, что уже не стану банкиршей или юристкой. Зачем мне об упущенном плакать, если я могу помочь тем, кто сейчас нуждается в помощи, как я когда-то. Заключенные — это люди, у которых социопатия. Считаю, что ее можно скорректировать, и тогда мы обезопасим наше общество от криминала. Это экономически дешевле, чем содержать человека с девиантным поведением в тюрьме.

Для социальной реинтеграции осужденных создали институт пробации. В Алматы на одного офицера службы пробации приходится минимум 50 человек. Как один офицер при всем рвении может помочь такому количеству человек одновременно? Я изучала опыт других стран, где пробация существует давно: там другой подход. В Казахстане мы подаем предложения правительству, но пока результатов мало. Наше правительство боится экспериментировать. Если это страх за деньги, то лучше потратить деньги на устойчивый проект, чем содержать в тюрьме несколько тысяч заключенных, потому что рано, или поздно они выйдут на свободу.

Государство нам предлагает только центр социальной адаптации (ЦСА), в простонародье «бомжатник». Если женщина хочет выйти на свободу раньше положенного срока, то ей зачастую некуда пойти. Нужда толкает вставать в очередь в этот самый бомжатник. Ни одна уважающая себя женщина там находиться не сможет из-за условий, а тем более в них же ютятся бывшие зэки и бездомные, под их влиянием высок риск оказаться потенциальной жертвой каких-либо аморальных и неправомерных действий. Иронично, но чтобы попасть в кризисный центр, надо быть как минимум избитой или максимум изнасилованной.

Освободившаяся женщина, у которой есть или появятся дети, не может жить с ними в ЦСА, поскольку условий там нет для их воспитания и проживания. Но что ей делать, если своего жилья у нее нет? По моим наблюдениям, их не берут на работу из-за судимости, и тогда они идут торговать своим телом, в попытке затуманить свой разум, пережить это, прибегают к психоактивным веществам и впадают в зависимости. Цикл проблем продолжается: у некоторых возникают новые заболевания как ВИЧ, незапланированные беременности, аборты, суициды. Все взаимосвязано и всему причина — отсутствие программы адаптации бывших заключенных женщин.

Когда человек выходит с места заключения со справкой в руках, на которой написано «твердо встал на путь исправления», но ему некуда пойти за помощью, счета заблокированы, нет родных, дети в детском доме, жизнь рухнула за эти несколько лет, то он не знает что делать, как пройти эти уровни?

Люди нашей целевой группы так же хотят кушать, так же имеют свойство рожать детей, но они не будут писать петиции, не будут выходить на митинги, они скорее пойдут грабить, забирать, причинять вред, страх, боль и насилие. Осужденные — это категория людей почти неисправимых. После освобождения у них остаются лишь частички прошлой жизни, большая часть из которых лишь воспоминаниями отражается в голове.

Отсидев, они собирают вокруг себя то же самое сообщество из молодежи с девиантным поведением и их агитируют на создание преступных группировок, сообществ и преступлений. То есть ничем больше они в своей жизни заниматься не могут. Надо спасать эту молодежь, которая еще не оказалась за колючим забором. Почему бы нашему обществу не объединиться, чтобы хотя бы минимизировать эти риски.

С ними должны работать консультанты, потому что сложно найти работу. Если брать январские события, мне кажется, ни для кого не секрет, что 50 % от всей массы — это были люди с криминальным прошлым, которые сейчас находятся в конфликте с законом. Это и молодые, которые живут за чертой бедности, где семья не смогла дать воспитание и образование.

Мне довелось выступить перед Министерством труда и социальной защиты, где я подняла тему ареста банковских карт. Органы пробации не оказывают социально-правовую помощь тем, чьи счета заблокированы, у кого нет доступа к получению официальных выплат. Хотя варианты решения есть: можно открыть счета, сделать новый график погашения, помочь в трудоустройстве, чтобы женщина начала отдавать свои долги. О какой социализации идет речь, если нет пенсионных отчислений, медицинской страховки, да даже налогооблажения?

На тренингах в мужских колониях на мой вопрос, что нужно сделать мужчине, чтобы решить свои базовые потребности после освобождения, следует фраза: «Застрелиться. Или найти женщину, чтобы помогла решить все». То есть большинство зэков выходят из тюрем с установкой найти жертву-женщину, которая будет пахать, кормить и обеспечивать. Далее они внушают женщинам, что на девушку с судимостью нормальный не взглянет, и ее вариант — такой же зэк. К сожалению, эти люди находятся в одной социальной зоне, притягиваются друг к другу, заводят детей или продолжают прожигать жизнь. Если случается насилие, женщина не идет в полицию — сложно мотивировать женщину с мест лишения свободы написать заявление в полицию, с которой и началась тюрьма.

Нам с Натальей просто повезло попасть в организацию, где нас всему обучили. Даже мужчины после заключения обращаются в «Реванш», чтобы было с чего начать. Но фонд находится только в Алматы и охватывает только эту область. В других регионах сюжет по такому сценарию не развивается. Там женщины вынуждены торговать чем-либо или собой.

Хочу чтоб профессия равного консультанта была в трудовом законодательстве. Что значит равный консультант? Предположим, девушка попала в аварию, ей ампутировали ноги, тут захожу я на своих двух ногах и говорю: «Держись, жизнь на этом не закончилась». Это кощунственно. А если заедет женщина-колясочница добившаяся чего-то в жизни, возьмет за руку и скажет «Пойдем, я научу тебя с этим жить», то это уже другой результат будет. Необходимо, чтобы можно было сказать, что и без ног можно жить, и с судимостью можно выжить, и с ВИЧ инфекцией живут. Женщины заряжаются энергией от общения с другими женщинами. Только равные консультанты могут помочь людям с судимостью вернуться на путь истинный в обычную жизнь. Это возможность мотивации и наставничества даже важнее чем, простое социальное сопровождение.

Моя цель — донести до правительства, что нам необходимы центры ресоциализации осужденных с гендерно-чувствительным уклоном, и чтобы на базе этих центров была школа равных консультантов.

Буду прилагать все усилия, чтобы в Казахстане как можно меньше людей возвращались к преступлениям. Сейчас с высоты своих знаний я четко понимаю, все что происходило со мной — это последствия моих собственных поступков. Я делала много плохих вещей другим, воровала, обманывала. Каждый проступок, вред другим, обернется, возможно, сроком, а незнание законов не освобождает от ответственности.

Меня зовут Комарова Наталья. В этом году мне будет 40 лет, родилась я в городе Рудном, Костанайской области. В детстве меня в основном воспитывали бабушка и папа, мама не принимала участия в воспитании. Я очень любила отца, хоть он и был бандитом.

Моя первая судимость случилась, когда мне было 16 лет и я совершила ограбление. Нас было человек семь. Грабить было модно, так мы получали деньги, сумки, норковые шапки — дорогие и эксклюзивные по тем временам вещи. Но мне на том ограблении нужны были именно деньги для лекарств отцу. Он сильно болел, врачи подозревали туберкулез.

Естественно, в семье не было денег ни на лечение, ни на питание. А награбленное мы делили с ребятами между собой. Я покупала папе необходимые препараты. У меня даже не было страха воровать, ведь папе становилось лучше — я была счастлива. Он не знал, откуда у меня средства на это и, конечно, его шокировало, когда меня арестовали и дали срок. Но он был условный.

Более серьезные проблемы начались с 19 лет. Деньги уже нужны были мне, но на наркотики. Колоться я умела, воровать уже боялась, а торговать телом для меня было неприемлемо. В итоге деньги получать я начала через вымогательства у девушек: запугивала их, била, забирала. Так и попала на скамью на три года. Освободиться по УДО все же удалось на половине срока. За это время наркотическая зависимость прошла. Затем я познакомилась со своим мужем, стали жить вместе, и главное — у нас родился сын. Супруг работал, я не отставала, родители помогали, в общем, в доме все было. Но этот «червяк» снова заполз в голову, и мы с мужем вдвоем стали колоться, потеряли работу. Я начала торговать опиумом. Денег снова стало много, наркотиков тоже валом. Потом меня поймали за торговлей, но мы откупились и осудили только за употребление. Полтора года заключения и в 2008 я снова вышла. Хотела перестать употреблять наркотики, но снова подсела на иглу, героин и опиум. Спустя год я стала неуправляемой, мне было все равно на полицию, начался стресс из-за осложнений здоровья мужа. Он умер от передозировки, провели ему сорок дней, а спустя еще десять меня решили посадить на десять лет за сбыт наркотиков. Освободилась я только в 2019 году.

Все время заключения я находилась в тюрьме в Коксуне, а сын жил сначала с бабушками, потом его определили в интернат. Детей, чьи родители оказались в тюрьме, пристраивают к ближайшим родственникам, но если тех нет, то тогда сирот ждет судьба в детском доме.

Ему уже 17 лет, а он все еще в костанайском интернате. По закону я должна выплачивать алименты, ведь родительских прав меня лишили сразу после статьи, поэтому в тюрьме я работала на котельной кочегаром. В 2009 ему было 4 года и с тех пор я его не видела.

Предпринимала много попыток, чтобы отпроситься и приехать к нему, звонила в интернат, хотя просили этого не делать, чтобы не травмировать психику ребенка. Я ничего не смогла ему дать, поэтому считала себя ужасной матерью. Все десять лет, находясь в тюрьме, ни дня не проходило без этой мысли, я сжирала себя изнутри. Когда у меня получилось дозвониться и поговорить с ним по видеосвязи, я поняла, что определенно точно должна забрать его, поговорить с ним. Пока он не знает всей истории о моей жизни.

Если женщина рожает во время отбывания срока, то до трех лет ребенок будет находиться с матерью в колонии. Потом его могут забрать родственники, если есть возможность. В противном случае ребенка ждет интернат до освобождения матери. В колониях Шамалгана функционируют отдельные детские городки, где работают нянечки, а мамы могут навещать детей, потому что постоянно им вместе не позволено быть.

Бывшей осужденной забрать ребенка из детдома тоже очень сложно, если заблокированы счета и нет места жительства, нельзя даже ипотеку оформить. Гипотетически женщина может работать в тюрьме, но по факту ни копейки не скопить на содержание ребенка. Чтобы обратиться за помощью к юристам тоже нужно платить. Органы пробации не заинтересованы в социализации и помощи женщинам.

Раньше у меня в голове была только доза, доза и доза. Сейчас потребности на 180 градусов изменились. Я научилась кайфовать просто от кружечки кофе, от беседы, от осознания, что я хочу жить. Было, конечно, очень сложно измениться, но кажется, что я могу это.

В детстве я завидовала счастливым семьям. Тюрьма научила меня сдерживать эмоции, не завидовать. Еще там я научилась зарабатывать своим трудом, ведь раньше я могла только продавать наркотики.

После освобождения работала в кофейнях посудомойщицей, уборщицей. Жила у знакомых. А с 2020 года я работаю в «Реванше», окончив базовые курсы психолога. Когда ты проходишь обучение, то непроизвольно прокачиваешь себя сам: вскрываются травмы из детства, обновляется мышление. Мы ведем индивидуальные и групповые занятия терапии. Сама я посещала ранее групповые встречи. Кроме того, сейчас я могу консультировать осужденных, людей с ВИЧ. У людей много заблуждений касательно этого заболевания, что загоняет людей с положительным статусом в страх. Часто люди узнают о своем статусе в тюрьме во время осмотров, анализов. В колониях достаточно молодых людей, и тех, кто еще и должен лечиться.

Я почти собрала все справки, чтобы в перспективе были шансы забрать сына. У меня нет своего жилья, но планирую привезти сына в Алматы. Мы сами себе строим эту жизнь, и вне зависимости от положения выход есть. Я поняла, что нужно жить своей жизнью, стараться, как говорится в Библии, не навредить никому.