Личный опытЯ живу с депрессией

Я был подростком, думал, что это просто переходный возраст. Вероятно, это он и был. Спустя какое-то время желание выехать из страны угасло и потеряло смысл. Учеба тоже. Это был девятый класс — подготовка к экзаменам не вызывала никакого энтузиазма, но появился страх и навязчивые мысли.

Я считал себя ничтожным, жалким и не способным ни на что. Ненавидел себя, боялся, что если провалюсь на экзаменах, то буду еще хуже, чем есть. Тогда впервые взял в руки лезвия и начал наносить себе повреждения.

Отсутствие энергии списывал на лень. «Кто вообще любит школу?» — говорил я себе, когда пропускал очередной учебный день, потому что не было сил встать с кровати. Отношения с семьей начали портиться. Каждый начал раздражать.

Летом мне отказали в визе. Этот момент считаю точкой невозврата для себя.

Связался с компанией таких же подростков с проблемами, начал пить и курить. Это не было круто, я не чувствовал себя взрослым, но мне нравилось расслабляться и позволять себе что угодно. Каждый такой вечер сводился к слезам, лезвию и ссорам с друзьями.

Хотелось самоуничтожиться, поэтому пить я стал чаще. Несколько месяцев стали замкнутым кругом: пьешь, плачешь, наносишь вред. Из-за таких посиделок я перестал ночевать дома. Ситуация все еще напоминала подростковый бунт — семья это так и воспринимала.

Об апатии

О моем состоянии дома узнали позже. Старшая сестра буквально за руку отвела меня к платному психологу, который направил к психиатру. Тот оказался своеобразным специалистом: сказал, что я не болен, советовал иглоукалывания, зарядку и радоваться жизни. Не сработало. От психиатра я ушел.

Десятый класс заканчивал с плохой успеваемостью и пропусками — друзья помогали с домашними заданиями и отмазками. Классная руководительница ругалась с матерью, мать со мной. Всюду слышалось, что я зарываю потенциал в землю. За это ненавидел себя еще сильнее.

Вставать с кровати становилось все сложнее, сон нарушился. Ночами я мог просто лежать и думать о том, как мне страшно жить. Когда лезвие было в руках, появлялся соблазн полоснуть поглубже, что я и делал во время особенно сильных срывов. Кричал, срывая голос, а на плечах появлялась паутинка шрамов. Хотелось умереть, но было страшно.

Не хотел говорить с людьми, выходить из дома, появилась апатия. Друзей я потерял — просто перестали общаться. Не хотел идти на контакт даже с членами семьи, все время был раздраженным. Маленькой победой стало то, что я прекратил наносить себе вред.

Происходящее казалось мне нормальным, и я не замечал, как это плохо. Оставшиеся знакомые утверждали, что мне нужен специалист, что я болен, что это депрессия, а я отшучивался, списывал на особенности организма и усталость.

О диагнозе

Я поступил в университет — новая среда и люди придали сил. Это был период странного затишья: снова начал выходить из дома и общаться. Мне хотелось сделать как можно больше — хватался за разные возможности от выступления в театральной постановке до конкурса чтецов.

На репетициях сдавали нервы: приходилось отлучаться, чтобы успокоиться и не плакать при всех. Результаты работы стали чем-то бессмысленным, но тревожная мысль о необходимости этой самой работы не покидала.

Постепенно вернулась усталость, а я не замечал, что устаю сильнее, чем раньше. Слова других стали значить слишком много. Вернулись панические атаки, которыми я страдал в школе. После неосторожных слов преподавателя сорвался и снова взял лезвие. Начал работать на износ, не спал ночами, употреблял по несколько банок энергетика в сутки и начал курить. Так закончился первый семестр.

Каникулы стали единым месивом дней, которые ушли в никуда. Иной раз я не доходил до душа или не ел, потому что не было сил на это. Новый семестр начал без энергии: настроение не поднималось, жизненные цели стали глупостью, творчество перестало что-то значить. Это заметили даже однокурсники.

Разговор со старой знакомой стал знаковым. Она рассказала о центре, который помог ей привести ментальное состояние в норму. Самый близкий на тот момент человек убедил меня сходить туда. Хорошая подруга съездила вместе со мной, чтобы поддержать.

Это был простой центр помощи для подростков с телефоном доверия. Меня выслушали и сразу сказали, что они помочь не смогут. Перенаправили в психоневрологический диспансер нашего города. Идти туда было страшно.

Удивляться диагнозу «депрессия» было уже глупо. Первым делом мне выписали амитриптилин (трициклический антидепрессант — Прим.ред.) и феназепам (лекарство, обладающее транквилизирующим, противосудорожным, снотворным, миорелаксантным и седативным действием — Прим.ред.). Не уверен, что они помогали — разве что начал спать ночью. На второй или третий сеанс мне посоветовали лечь в стационар на лечение.

Дома начал переживать, что запустил себя. Вернулась ненависть к себе, тревога, слезы. Начал ходить к психологу. С самого начала лечения моя мать была против таблеток, которые я пил: просто не верила в существование заболевания как такового. Старшие сестры тоже говорили, что со мной все в порядке на самом деле.

Тогда я решил привести к психиатру свою мать. Врач объяснила ей, что со мной происходит и почему необходимо лечиться.

О психоневрологическом диспансере

На следующий день я был на пороге психоневрологического диспансера с вещами. Попал в отделение неврозов. В стационаре не было никого моего возраста — окружением стали пожилые люди с различными проблемами. Вокруг все были доброжелательными и поддерживающими. Было непривычно и страшно.

В диспансере был обязательный распорядок дня: в 7 утра подъем, завтрак, время посещений — до ужина. После завтрака у выхода из столовой медсестра раздавала таблетки. До обеда пациенты были предоставлены самим себе, потом — капельницы и сон.

После полдника можно было понемногу готовиться ко сну. Отбой был в 22:00.

В психоневрологическом диспансере не лежат психи. Это стационар для психически здоровых людей с депрессией или невротическими расстройствами, но они адекватные. Есть миф, что в таких местах людей сажают на таблетки и делают из них овощей. Это не так: лекарства подбирают индивидуально, в зависимости от состояния нервной системы, и наблюдают за реакцией организма.

Первые дни я ужасно спал. Не помогали даже таблетки: сон был прерывистым и тревожным. Зато после каждой капельницы в обед я засыпал отлично. Преследовало чувство тревоги и страха, аппетита не было, но приходилось есть.

Помимо разговоров с лечащим врачом был разовый визит суицидолога, который испортил мне день. После разговора захотелось нанести себе вред. Затем бессонница сменилась постоянной усталостью и сонливостью.

Мне сменили курс лечения, назначили другие таблетки — не могу сказать, что стало лучше. Было просто никак. Спустя пару дней настроение улучшилось, как и общее состояние. Остались проблемы со сном и аппетитом, но я верил, что это пройдет.

Меня отпустили домой. За сутки я убил весь прогресс, которого добился: настроение скакало, как попрыгунчик, меня мотало из слез в радость и наоборот. Аппетит и сон так и не удавалось наладить. Из-за того, что лег в стационар в период учебы, появился навязчивый страх, что я не успеваю, что все будет ужасно.

Я потребовал выписку. Мне не хотели ее давать, поскольку состояние не наладилось, но в итоге своего я добился. Я мог работать, а это было для меня приоритетом, к тому же, по сравнению с прошлым месяцем, мне стало лучше. Домой я ушел с рецептом на курс таблеток. Поначалу должен был провести в стационаре десять дней, но в итоге выписался спустя почти месяц.

Стоило кончиться курсу таблеток, я словно сорвался. Это состояние вернулось вновь, но глушил я его уже алкоголем

Я с трудом закрыл семестр, лечение прекратил вовсе, лето провел в апатии. Карантин лишь способствовал этому. Радовало отсутствие сильных истерик. Вновь стало трудно выполнять обычные вещи, вроде душа или приема пищи. Большую часть времени я просто лежал.

К осени была новая попытка привести состояние в норму, но она провалилась. Сон вновь нарушился. Ел я, потому что мать говорила. Я запутался и не знал, чего хочу и что мне нужно.

Лечение дало понять, что вокруг меня есть люди, которые готовы поддержать меня в любой ситуации. Были те, что навещали меня в стационаре ежедневно — моя близкая подруга, например. Мы познакомились в сети через год после смерти моего отца и общаемся до сих пор. Она очень волновалась за мое состояние и просила обратиться к врачу.

От семьи я отдалился, поскольку все, что слышал от них, убивало во мне желание жить. Мать проведывала меня лишь пару раз, когда было необходимо что-то принести или забрать.

Сейчас я стараюсь не затрагивать тему лечения и болезни с семьей. Когда пью таблетки, старшие отпускают шутки о том, что было бы весело смешать это с алкоголем. Часто слышу, что это лень и что пойму депрессию, когда у меня будет куча кредитов, которые необходимо оплатить, а денег ни гроша.

Хотя мать стала спокойнее относиться к приемам у психолога и таблеткам, чем раньше. Ей пришлось смириться, но она все еще утверждает, что это глупость. Словно моя депрессия — нечто входящее в обязательный список подросткового бунта и «просто период».

Депрессия мешает мне жить. Из-за отсутствия сил я перестал учиться. Вновь прервал все социальные взаимодействия. Пока мои сверстники заводят отношения, не хочу обременять кого-либо даже дружбой. Мысль о том, что человек с ментальным расстройством никому не нужен, меня преследует.

Сейчас я перешел на платных специалистов. Как бы сильно в начале мне ни помогли в бесплатных клиниках и центрах поддержки, платные специалисты оказались более компетентны. Результаты терапии с ними заметны и ясны. Я не излечиваюсь по щелчку пальцев, но вижу прогресс.