Проблема бытового насилия в Казахстана — старая тема, масштабы которой сложно оценить статистически. Жертвы редко обращаются в полицию, работники правоохранительных органов не всегда заводят дела, а часть из них закрывают по факту примирения сторон.

Согласно Human Rights Organization, казахстанским женщинам не обеспечиваются в достаточной мере защита и доступ к правосудию. В организации отмечают, что работники полиции часто давят на пострадавших, чтобы те отказались от заявлений. Они не имеют должной подготовки для реагирования на обращения тех, кто пережил домашнее насилие.

При поддержке фонда НеМолчи KZ поговорили с Тамилой Муридовой, Ксенией Ашигалиевой и Гульмирой Балтабаевой о бытовом насилии, беззащитности и о работе правоохранительных органов.

Текст

ДАМИНА МУКИТАНОВА, Аида Зайнуллиева

Фотографии

ОФЕЛИЯ ЖАКАЕВА

Гульмира Балтабаева

Гульмира — разведенная мать двоих детей. В декабре прошлого года бывший парень напал на нее и избил так, что она пролежала в больнице 15 дней. Когда она подала заявление в полицию, участковый записал ее как бывшую жену, хотя с бывшим парнем ее не связывали ни брак, ни общие дети, ни совместное имущество.

В июле прошлого года ко мне с подругой в кафе подошел парень, предложил познакомиться и попросил мой номер. С виду он показался мне хорошим человеком, так что я дала свой телефон. Мы начали общаться. Если бы я знала, что произойдет потом, ни за что бы не дала ему номер.

Я развелась девять лет назад, от предыдущего брака есть дочка и сын. Сын живет с бабушкой и дедушкой, а мы с дочерью жили в общежитии, предоставленном работой. Парень провожал меня до дома, хорошо относился к дочке, и, казалось, заботился о нас. К сожалению, теплые отношения между нами продлились месяц.

В августе, после дня рождения подруги, парень вызвался забрать меня. Когда вышла на улицу, поняла, что он пьян. Сели на такси, доехали до общежития. Стоило мне выйти из машины, как он начал меня избивать — молча, ничего не говоря. У него так переменилось лицо, что я перестала его узнавать. Нас разняли прохожие. Я сразу позвонила участковому, вызвала скорую, написала заявление — оно не стало последним.

На следующий день он просил у меня прощения на коленях. Сказал, сам не понимает, почему напал. Обещал, что больше ни капли спиртного в рот не возьмет и не поднимет руку. Я его простила — не знаю даже, почему так поверила в его слова.

В тот день он делал все, что вздумается: таскал за волосы, насиловал, когда хотелось, и душил подушкой, чтобы не кричала. Временами резко останавливался, просил прощения — а потом снова вспоминал про гнев и бил, пока я не теряла сознание

Если раз поднял руку, остановиться будет трудно. Стоило мне сказать или сделать что-то не так, он жестоко меня избивал.

В общежитии больше жить не могла: из-за постоянных криков и ругани пришлось снять квартиру. Парень начал помогать мне с бытовыми проблемами, мы даже жили какое-то время вместе. Наверное, поэтому всегда его прощала, хоть и терпела насилие столько раз.

С переездом все стало только хуже. Он мне не доверял, ссор стало больше, он насиловал меня физически и психологически. Нормальную одежду носить больше не могла: тело было покрыто ссадинами и синяками, и скрывать их больше не получалось.

Тогда я работала в военном департаменте, выдавала справки и заполняла документы, так что мне часто звонили по работе — особенно мужчины. Сколько бы я не объясняла это, все без толку: он не мог умерить ревность.

На работе мы сдавали телефоны при входе и получали только на выходе. Парень об этом знал, но все равно приставал с расспросами, когда приходила домой. Даже снимал мои трусы и проверял, не натворила ли я чего. Оправдывал себя одним предложением: «Откуда мне знать, что ты делаешь, если целый день не поднимаешь трубку».

Коллеги видели мои синяки, но делали вид, что все в порядке. Только однажды начальник мне сказал: «Гульмира, нельзя ходить с таким видом», и послал меня обратно домой. Потом я уволилась, чтобы не создавать шума.

В ноябре побои стали регулярными. Все родные и друзья отвернулись от меня, и разговоры обо всем этом дошли даже до отца. Сестренки приезжали в гости и видели только ссоры. На свадьбах подруг побывать тоже не смогла — мы отдалились друг от друга. Я несколько раз сбегала в Талгар или Талдыкорган, он приезжал за мной, клялся больше не трогать, а через пару дней брался за старые привычки.

В начале декабря для ночной смены ему понадобился мой телефон, а под утро он пришел бледный и разгневанный. Сказал: «Тебе конец». Оказалось, прочитал переписку со знакомым в инстаграме, в которой я просила его о жилье и работе. Он понял ситуацию так, как ему было удобно, не стал слушать объяснений — запер дома, отобрал телефон и до самого вечера бил меня.

В тот день он делал все, что вздумается: таскал за волосы, насиловал, когда хотелось, и душил подушкой, чтобы не кричала. После обеда я потеряла силы и не сопротивлялась. Просто принимала удары. Два раза пыталась сбежать, но он догонял и затаскивал домой. Временами резко останавливался, обнимал мои колени, просил прощения — а потом снова вспоминал про гнев и бил, пока я не теряла сознание.

В шесть, когда он задремал, я предприняла третью попытку бежать. Это было зимой, у меня не было теплой одежды, на лице — ни одного живого места. Зашла в ближайший дом и попросила помочь — к счастью, там мне помогли, дали телефон, и я смогла вызвать полицию.

Когда открыла глаза в больнице, увидела перед собой маму с заплаканными глазами. Ей было больно видеть своего ребенка в таком ужасном состоянии. Она единственная не стала меня упрекать в ситуации — друзья и сестры ведь говорили, что я сначала развелась с мужем и осталась одна с детьми, а потом еще и нашла тирана. Сама виновата.

Из больницы выписали перед Новым годом. Сотрудники сказали, что экспертизу в суд отправят сами, вот только там определили происшедшее как легкий вред здоровью. Хотя я пролежала в больнице 15 дней. Все записи врача с того дня у меня есть, но оспорить решение не удалось.

Суд прошел в начале марта. Я отказалась идти на примирение с ним, суду сказала, что этот человек опасен, трижды был судим, но дела закрывал деньгами. Я рассказала все. Слушали меня все, но не услышал никто. Ко всему прочему, участковый указал бывшего парня как моего бывшего мужа, хотя у нас нет ничего общего: ни жилья, ни детей.

Прокурор предложил два вида наказания на выбор: или отправить его в тюрьму на 15 дней или запретить ко мне приближаться на три месяца. Я выбрала второе. Результата оно не дало.

Я переехала и сменила номер телефона, но в апреле он меня нашел: как-то узнал, что живу в семейном общежитии, даже номер комнаты знал. Когда он попытался зайти, я его вытолкнула, тогда он разозлился и чуть не выломал дверь. Когда на него прикрикнула вахтерша, он вышел на улицу, писал гадости, кричал на всю улицу и швырял камни в окно. Один из больших камней пробил стекло и ударил дочку в ногу, когда она собирала вещи с сушилки.

Вызвала участкового. Толку от него не было: постоял у двери, выслушал меня и ушел, даже разбитое окно и следы кулаков на двери фотографировать не стал. На следующий день я отправилась в местное отделение полиции, но меня не приняли, сославшись на карантин.

Мне было страшно, я не знала, что делать. Искала помощи в интернете, пролистала социальные сети, под одним из постов о домашнем насилии написала о своих проблемах. Один из комментаторов посоветовал обратиться за помощью в «НеМолчи». Я сначала не поняла, что это, а потом прочитала об этом движении, — мне удалось до них дозвониться и рассказать о своих мучениях. Меня услышали.

На второй день после разговора с представителем «НеМолчи» прибежал участковый, а после обеда состоялся онлайн-суд. Дина из «НеМолчи» объяснила, как лучше мне отвечать и что говорить, если почувствую давление. Сотрудники полиции на этот раз разговаривали со мной вежливо. По решению суда моего агрессора заключили в тюрьму всего лишь на 10 дней.

Сейчас он снова на свободе. Пока не беспокоил меня, но я все еще его боюсь — боюсь, что следит, поймает на улице, и я не смогу убежать. Тяжело жить в постоянном страхе.

Таких случаев, как у меня, немало. Если бы правоохранительные органы тщательно проверяли показания, суд внимательно рассматривал дела, а правительство ужесточило законы, жизнь женщин улучшилась бы — а это жизни половины Казахстана.

Ксения

Ксения Ашигалиева — алматинская певица, состояла в браке с Бауржаном Ашигалиевым на протяжении семи лет. В июле 2019 года она обвинила бывшего мужа с другом в попытке похищения и убийства. Бауржан Ашигалиев обвинения отрицал. Позже ему вменили обвинения в незаконном лишении свободы и угрозы убийством. 13 марта 2020 года его оправдали решением суда. 

В полицию в первый раз обратилась в 2017 году из-за бытового насилия. Пришли полицейские, и я попросила их принять меры, потому что не чувствовала себя в безопасности в собственном доме. Они поговорили со мной, с бывшим мужем и ушли. Во второй раз, через год, все повторилось: они пришли, поговорили с нами и ушли. Ничего не сделали.

Жить с абьюзером — значит, получать угрозы, слышать, что никому не нужна. Если ты в зависимом положении, то становишься жертвой. У нас была общая группа, но семейный бюджет контролировал он, зарплату я не получала.

Я ушла от него в мае и подала на развод, когда поняла, что то, что я терплю, вредит детям. Он тогда попытался вернуть меня насильно — хватал за руки, тащил куда-то. Я хотела, чтобы стражи правопорядка сделали предписание, чтобы он не мог ко мне приближаться, но они этого не сделали. Потом был подвал, куда Бауыржан с другом меня затащили. (По сообщению фонда НеМолчи, на Ксению напали в подъезде, надели на голову мешок, а потом потащили в подвал. Когда ее вывели на улицу, чтобы посадить в машину и увезти, женщина стала звать на помощь. Крики услышали прохожие. Среди них была Дуганова, которая впоследствии стала свидетельницей по делу — Прим.ред).

На вызов тогда приехал помощник участкового Санат. Бауыржан с другом сразу стали говорить ему что-то на казахском. Я сказала Санату: «Вы сначала меня выслушайте!», стала рассказывать, как все было, а он в ответ: «Что ты сделаешь?». Я указывала на подвал, рассказала про наручники, веревки, но он не стал ничего смотреть, просто увел их оформляться. А после скандала вообще перевелся работать в село.

Месяц после нападения не могла петь, есть и пить было больно, похудела на десять килограмм. У меня был ушиб селезенки — в таком состоянии нужно соблюдать покой, а я ходила и давала показания в МВД. Страшно хотела добиться справедливости: абьюзер не должен оставаться безнаказанным.

Я оставила первое заявление в полиции, потом второе в Алмалинском РУВД, а через пару дней меня уведомили о том, что дело аннулировано. На следующий же день его списали. Забегали только после того, как об этом стали писать в СМИ. 30 числа они собрали консилиум, а все улики к тому времени уже были уничтожены.

В общем, Бауыржана тогда посадили под домашний арест: у него было два крутых адвоката и поддержка отца, и они все вывернули так, будто он просто хотел увидеться с детьми. По их словам, это была просто ссора. А потом начался долгий суд.

Первый суд прошел в марте. Показания давала судмедэксперт, сказала, что при осмотре увидела у меня следы от пальцев на шее, признаки удушения и ссадины с синяками по всему телу. Защита Бауыржана настаивала, что увечья я нанесла себе сама: упала на асфальт и каталась по нему. Когда мой адвокат спросил, могла ли девушка сама нанести себе такие увечья, эксперт ответила: «Это невозможно, если только ее не толкали, не терзали и не тащили».

А потом вдруг главная свидетельница по моему делу — Дуганова, которая вызвала полицию в тот день, в суде внезапно изменила показания. «Ксения, я сначала была на твоей стороне, а сейчас думаю, что ты все-таки не права». За день до этого она встречалась в кафе с матерью Бауржана, та передала ей какой-то пакет, и они еще сидели там какое-то время, разговаривали — у моего адвоката на руках были записи с камер видеонаблюдения.

Когда Дуганова сказала, что опровергает свои предыдущие слова, мой адвокат заявил, что у нас есть видео-доказательства непроцессуального контакта с главным свидетелем и стороной обвинения, матерью Бауыржана. Тогда Дуганова сразу замолчала. Когда прокурор сказал ей, что это наказуемо, она сказала, что остается на изначальных показаниях.

Этот случай — пример для других абьюзеров, что можно оставаться безнаказанным

Несмотря на все показания свидетелей и результаты судмедэкспертизы, судья оправдал Бауыржана. Он сослался на слова помощника участкового: что мы стояли на улице, была просто ссора, и все было нормально. Это было просто смешно: зачем тогда нужны были свидетели и экспертиза, если приговор вынесли на основании слов полицейского?

После суда почувствовала себя опустошенной: вложила всю себя в дело, потому что верила, что справедливость должна восторжествовать.

Ко мне подошел репортер, попросил сказать свое слово, а у меня в ушах — звон. Зато его отец перед репортерами ликовал. Родители Бауыржана не понимают, что защищали сына нездоровым путем. Меня избили, покалечили, выставили на всю страну низкой женщиной и плохой матерью, а его оправдали. Я хотела получить защиту от государства — в результате меня еще и в клевете будут обвинять. Не знаю, в чем суть такой защиты. Этот случай — пример для других абьюзеров, что можно оставаться безнаказанным.

Люди, которые поддерживали Бауыржана, не знают, какие у нас были отношения: на людях мы никогда ничего не показывали. Семья — это потемки.

Изменение в законе нужно, чтобы правоохранительные органы не решали за женщин, будут они жить с тираном или нет. Женщина — гражданин, у которого есть права. У нас ужасная статистика по смертности от домашнего насилия. Хочу добиться справедливости, не столько ради того, чтобы наказать Бауржана, сколько ради других женщин.

Во время всего этого меня очень поддерживали подруга Диляра, мама, НеМолчи Kz, адвокат Рахманов Нурлан и СМИ, когда освещали происходящее. А еще очень поддерживает, когда незнакомые женщины в интернете пишут: «Справедливость восторжествует».

13 марта 2020 года Бауыржана оправдал за отсутствием доказательств вины: все, что говорили свидетели и пострадавшая, по словам судьи Иманкулова, не имеет доказательств. Орудий преступления в подвале следствие не обнаружило. 2 июня Ксения Ашигалиева подала на апелляцию, но приговор Алмалинского суда оставили без изменения за отсутствием оснований для пересмотра. 

Тамила

Тамила Муридова — казахстанская фехтовальщица, бронзовый призер чемпионата мира по фехтованию среди подростков и кадетов, мастер спорта РК международного класса. 24 февраля 2019 года на нее напал фехтовальщик Дмитрий Адайкин, затащил в квартиру, избил, разбил нос и изнасиловал.

С Дмитрием мы познакомились, когда мне было тринадцать и я только пришла в спорт. Ему тогда было 20. Через несколько лет, когда мне исполнилось 16, он начал проявлять ко мне интерес. Я знала, со сколькими девочками он встречался в зале и не хотела быть в этом списке, — так ему тогда и сказала. Это его заинтересовало. «Ну все, малая, я от тебя теперь не отстану», — сказал он мне. Я думала, это что-то романтичное, а оказалось, что это далеко не про романтику.

Начали видеться в начале ноября. Ничего лишнего он себе не позволял, только старался узнать обо мне все — и узнавал. Доверила ему всю боль из своего детства, так что Дмитрий знал о моих слабых местах. Влюбилась. Он постоянно был или со мной на связи, или где-то рядом.

Все шло неплохо, но как только он выпивал, начинал говорить мне гадости. Потом искренне извинялся, объяснял: «Ты сама виновата, если бы ты так себя не повела, я бы не сорвался». Думала, что такого больше не будет, если буду вести себя правильно. Мне было некомфортно в отношениях из-за постоянного психологического давления, так что я несколько раз пыталась их разорвать. Он говорил, что это просто период притирок, а потом будет лучше.

За месяц до моего семнадцатилетия он взял меня силой — это был мой первый раз, и я никогда не думала, что ему придет в голову делать это так. Я говорила ему, что не хочу, не готова, рыдала — это его не остановило.

Когда он запирал меня в квартире, бил и унижал, просила помощи у его соседа. Тот не лез, потому что Адайкин сказал, что все нормально

После я ему сказала, как для меня это было важно и как больно от того, что он так со мной обошелся. Адайкин объяснил мне, что для него это тоже было важно, он понимает, что сделал, а еще сказал: «Подумаешь, что в такой грубой форме, так получилось. Перепил». Не знаю, почему я тогда не бежала. Все казалось, что кому-то что-то должна, раз у меня произошел с ним первый раз.

После этого он начал меня избивать: то нос разобьет, то с лестницы толкнет. Потом опять извинялся, обещал так не делать, только виновата была я, потому что довела. Окружающим на тот момент ничего не было видно: он дарил мне цветы, подарки, вел себя как идеальный парень.

Он запирал меня у себя дома, бил и унижал. В первый раз на шум пришел его сосед по квартире, спросил, все ли у нас хорошо. Я стою вся в крови, нос разбит, волосы растрепаны — он меня за них таскал, но стоило Адайкину ответить, что все нормально, просто он мне объясняет, как себя вести, как сосед отстал и больше помочь не пытался. Не лез, даже когда я просила о помощи. Наверное, думал, если продолжаю приходить, значит, мне нравится быть битой.

Я уходила, не разговаривала с ним неделями, а он все доказывал, что это — любовь, и я сама виновата, довожу его. Я возвращалась. Помню, от самой себя противно и дурно, что прощаю такое отношение, казалось, что в такой ситуации никто так больше себя не повел бы. Девчонки говорили: «Ты что, дура? После первого же раза должна уходить». Уходить не получалось. Он ходил по пятам, звонил, вставал на колени, плакал, что нет никого лучше меня, никого роднее, и, если уйду, то он снаркоманится, умрет, а я — последняя надежда выжить.

В феврале 2019 года он чуть меня не убил: душил, пока не потеряла сознание от недостатка кислорода. Тогда поняла, что нужно бежать, потому что на кону моя жизнь. Прекратила с ним отношения, не брала трубку, а он опять начал преследования с уговорами: «Я тебя люблю, никому не отдам, если уйдешь, покончу с собой».

Через месяц он схватил меня за волосы и бил головой об стену, так что вся голова потом была в шишках, лицо в синяках, кончики зубов отбиты. На какой-то момент отключилась: не помню, как он бил потом. Пыталась себя защитить. Я испугалась, что могу убить его случайно, обороняясь, как в миллионах историй о женщинах, которых бьют мужья. Они защищаются, но по нашему закону это или умышленное покушение, или убийство. А то, что парень избивает меня — просто бытовое насилие с точки зрения правоохранительных органов, хотя мы с ним не муж и жена, да и в гражданском браке не состоим.

Мне приходили в голову мысли о суициде, хотя слабой себя не считаю. Очень было тяжело, казалось, что выхода нет. Адайкин все равно рядом, все равно есть, плюс еще и странное какое-то чувство то ли любви, то ли чего-то другого.

Как-то разборки у нас случились прямо на улице, и я подбежала к полицейским, которые стояли неподалеку. Попросила помочь. Подошел Адайкин и сказал: «Все нормально, мы с ней парень с девушкой, она просто немного в неадеквате». Я сказала им, что он забрал у меня вещи, так что мне не уехать домой. «Мне нужна помощь», — говорю, а они мне: «Девочка, разбирайся со своей любовью сама».

Караулил он меня тогда везде: возле университета, после тренировок, выслеживал, где нахожусь. Я боялась, что с ума сойду. Когда он понял, что я от него действительно ухожу, начал угрожать, что сожжет наш дом, машину, найдет меня. Маме угрожал. Когда рассказала об этом тренерам, те сказали: «Мы с ним поговорим, но если у него насчет тебя поехала крыша, ничего поделать не можем».

Я подбежала к полицейским, попросила помочь, а они сказали: «Девочка, разбирайся со своей любовью сама»

В день моих соревнований Адайкин пришел в зал, подошел ко мне и начал тащить за волосы к выходу: хотел поговорить. Тренеры просто стояли и наблюдали за этим, помогли тогда мамы других девочек. Они отвели его в сторону и пригрозили полицией.

Еще раз я могла попрощаться с жизнью летом. Он дождался меня возле университета, затащил в такси, а когда я начала сопротивляться, назвал истеричкой. Дотащил меня до дома, там началось насилие. Я кричала, что не хочу с ним спать. Когда все закончилось, он взял меня на руки, вышел на балкон, перенес за перила и сказал: «Если не успокоишься, я тебя отпущу». Было очень страшно, что он меня не удержит, а с другой стороны я видела его глаза напротив и понимала, что так крепко вцепилась в него, что вниз полетим вместе.

В участке меня уговаривали не писать на него заявление: «Вы же с ним встречались, ели из одной тарелки, его на десять лет посадят. Не жалко?»

После этого всего я приехала домой. В полицию обращаться не стала: кто бы меня послушал? Сказали бы, что это не изнасилование, раз встречаюсь с парнем. Вспоминались милиционеры, которые посоветовали мне самой разбираться.

Рассказала обо всем подругам, и они предложили пойти в полицию со мной. Первое заявление написала в августе. Меня отфутболили с Ауэзовского УП, к которому отношусь я, в Алмалинский, к которому относится Адайкин, потом в РУВД, оттуда — в дежурную часть по моему району.

Заявление должны были передать участковому, а через месяц он мне позвонил и сказал, что ему не нравится, как оно написано. Попросил меня прийти и рассказать вживую. Я пришла после поездки через некоторое время, и заявления уже не было. При участковом написала другое, и он пообещал провести с ним беседу. В итоге участковый мне сказал, что у них много работы, поехать к нему сами они не могут, и разговор состоится только если он сам приедет в участок.

24 февраля, после того, как все случилось, позвонила в полицию. В участке меня уговаривали не писать на него заявление: «Вы же с ним встречались, ели из одной тарелки, его на десять лет посадят. Не жалко?». Адайкин меня не жалел, когда бил, измывался надо мной. Каждый должен получить по заслугам за то, что делает.

Ночью я писала заявление, пока меня допрашивали несколько следователей и давили на меня. Я была в шоке, не понимала, что происходит. После экспертизы вернулась домой, поспала немного, а потом — снова РУВД и показания с утра до вечера. Привезли Адайкина, он во всем сознался. У меня забрали все вещи, которые в тот вечер были на мне — они были мокрыми, потому что в чувство он приводил меня в ванной. Больше меня не вызывали.

В середине марта я поняла, что следствие никак не двигается. Адайкин все время звонил мне, писал, давил, и в безопасности себя я не чувствовала. Он мог опять что-нибудь выкинуть, потому что чувствовал свою безнаказанность. В полиции посоветовали просто не брать трубку, но он звонил с разных номеров, и все заблокировать я не могла.

Когда я обратилась к Дине Тансари, об этом стали писать в СМИ, на следующий день мне позвонил следователь. Я приехала, мы провели очную ставку, и начался карантин. Следование ведут по статье 120 — изнасилование и нанесение легких телесных повреждений. Пока жду результатов. 

В такой ситуации может оказаться слабый или сильный человек, и, когда ты ничем не защищен, должен быть кто-то, кто может помочь. Наша полиция не может оказать никакой помощи. Если не принять меры, чтобы изменить ситуацию, то издевательства так и будут узаконены.